Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма

В этот раз они долго проговорили о музыке. В последующие несколько недель старец рассказал собеседнику про музыку сфер и про умение слушать ее и воспроизводить на инструментах, секрет изготовления которых знали легендарные герои древности, а теперь он утерян. Они побеседовали об Орфее и Пане, о сказочном Баяне и мифических скальдах и бардах. Старец поведал о чудесных превращениях душ под воздействием звуков волшебной музыки. А Шварце припомнил произведения последних лет: «Волшебную флейту» австрийского гения Моцарта, оперы Вагнера и кое-что по малости из новейших опусов.

– Не знаю, не знаю, – задумчиво протянул старец, – Может, они были частично посвящены в тайну. Мне это напоминает историю Сент-Жермена и Паганини.

– В какую тайну? – встрепенулся Шварце.

– Пожалуй, не сейчас… чуть позже… я буду готов скоро… но не сейчас, – старец задумчиво тер лоб.

Шварце распрощался с Лукашинским и пошел в дом в сопровождении солдата. За дверью сразу натолкнулся на выходящего ему на встречу Редактора.

– Пора сворачиваться. Почти все отсняли, – потянувшись, сказал он.

– Пора, так пора, – согласился Редактор.

– А скажите, деды, – спросил Продюсер, входя в кухню, – Заключенным разрешали всякую живность держать?

– Разрешали сынок, – отозвался ветхий дед, – Они тут и кроликов разводили, прямо в энтом дворе. А еще голубятню держали. Кажись, от Лукашинского это повелось? Ась?

– От него, от старца Шлиссельбургского, – подтвердил второй дед, – Он первый их и завел. Его солдатик голубятню и ставил. Тогда Валериан рябинку посадил у стены. Все говорил, она ему капли крови пролитой за свободу напоминает, когда ягодами покроется. И голубятню просил поставить. Откуда он голубей приманил, так ведь никто и не узнал, – в глазах его запрыгали хитринки, – А зачем спросил-то?

– Да так, интересно, – махнул рукой Продюсер, – Сидели сидельцы годами. Надо ведь о ком-то заботу иметь.

– Энто правильно, – вздохнул ветхий дед, – Были у них голубки сизые и белые. Так привыкали к своим хозяевам, что прямо в камеры влетали сквозь решетки. Влетали свободно и вылетали свободно. Такой вот дух свободы, – он тоже быстро спрятал за ресницами хитро блеснувшие глаза, – А Шварце того отправили из крепости, – неожиданно начал он рассказ, будто кто его попросил, – через два года, как Шлиссельбургский старец ушел из жизни. Оставил юдоль земную. Его и похоронили здесь, в крепости.

– А что, и могила есть? – Встрепенулся Издатель.

– Могилу потеряли. Да может, ее и не было никогда, – неопределенно пробурчал второй дед, – Перестали отчеты о старце поступать к царю батюшке… и пропал он из жизни этой навсегда.

– Так вот, Шварце через два года опосля энтого дела, как о старце забыли все, отправили в ссылку в крепость Верный, что на границе с Китаем. А тюрьму тут закрыли и более никого сюда не привозили, аж десять лет. Покликайте товарища вашего, пусть придет чайку попьет. Там, в коридоре, сырость промозглая, застудиться того гляди.

– Оператор! Оператор! – крикнул в коридор Продюсер.

Оператор в эту минуту находился не в коридоре. Он сидел на разостланном ковре в тени развесистого абрикосового дерева на берегу арыка неподалеку от крепости Верный. Компания собралась небольшая, но теплая. Кроме ссыльного Шварце, бывшего польского повстанца, участника последнего восстания, приговоренного в Варшаве к смертной казни, отсидевшего семь лет в Шлиссельбургской крепости и отправленного сюда волею высочайшего государя, за цветастой скатертью-дастарханом, на которой стояли блюда с кочевым вяленым бараньим мясом и овечьим ноздреватым сыром, лежали гиссарские лепешки, отливали белым в кувшине густые как сыр каймок-сливки и ожидала своего часа бутыль русской водки-араки, сидело еще трое бывших офицеров, теперь таких же сосланных, как и сам Шварце. Сегодня они ждали нового товарища, приехавшего из цивилизованных Европ к ним в азиатчину. Это был новый начальник реконструкции крепости Верный. По иронии судьбы его назначили строителем тюремного замка, в котором томился его соратник по польскому восстанию Бронислав Шварце и другие, сидящие нынче за достарханом. Ожидание было недолгим. Размашистым шагом военного к ним приближался штатский. Подойдя, склонил голову и представился:

– Иван Иванович Поклевский. Ян Козелл – Поклевский, полковник французской армии.

– День добже, Ян, – улыбнулся ему Шварце, – Проше пану до достархану.

– Дзенькую бардзо, – в тон ему ответил пришедший, усаживаясь на высокие мягкие подушки.

– Разрешите представить малость пошире славный путь нашего нового знакомца, – на правах хозяина, произнес Шварце и, дождавшись кивка от Яна, продолжил: – Ян из старой дворянской фамилии Козелл-Поклевских, ведущих свой род от воеводы Козла из Руси. Герб их один из старейших в Польше. Дай бог памяти… Да, наверное, так… – он призадумался, но потом скороговоркой выпалил: – «В красном поле на краю серебряного полумесяца три стрелы: одна в середине и две по бокам. Над шлемом в короне три страусиных пера». Коротко он имеет название «Меч и стрелы». Я прав?

– Точно, до каждого слова, – улыбнулся новичок.