Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма

– Не помню, – честно признался узник.

– Перечитайте еще раз. Потом поговорим.

Во второй раз офицеры обсудили с ним этот миф и подход к нему Платона подробно и вдумчиво. Остановились подробно на том, что жители Земли не заметили, что время течет вспять, хотя Зевс это понимал. Вышемирский между делом заметил, что на самом Олимпе в обители богов все оставалось по-прежнему, иначе боги двигались бы назад вместе со всем миром. И неожиданно сделал вывод, что, следуя логике Платона, время может двигаться назад и вперед и за его направлением можно наблюдать со стороны, а значит можно перемещать и точку обозрения или перемещаться из одной точки обозрения в другую. Высказав эту мысль, он как старый учитель, глубокомысленно изрек:

– Подумайте над этим, Николай Александрович. Подумайте. Это будет позабавней всяких химий, физик. Это почти что алхимия! – и улыбнулся.

– Подумайте – в унисон добавил его друг, – А книг мы вам еще пришлем.

Глава 8

Время текло незаметно. Он впервые отметил это через полгода общения с Самариным и Вышемирским. Сформировавшиеся еще в Алексеевском равелине мысли просились на волю из темного заточения в узком пространстве мозга. Наконец он получил так долго ожидаемое право на карандаш и бумагу. Мысли вырвались, как бурный поток, затопив словесным водопадом все принесенные листы бумаги. Наверху первого листа он аккуратно вывел: «Откровение в грозе и буре». Немного подумал и добавил: «История возникновения Апокалипсиса». Глубоко вздохнул, и принялся писать. Когда он показал первую главу на очередной встрече, Самарин, склонив голову прочел написанное, так быстро, что Морозов опешил.

– Научим Николай, – Самарин уже давно обращался к нему по имени. – Научим, будешь читать как летать…

– А летать как читать, – смеясь, добавил Вышемирский.

– Поясните, вот вы написали, – и Самарин легко процитировал, будто долго учил наизусть: – «Неодушевленных предметов не было совсем: каждое дерево, столб или камень обладали своей собственной жизнью и могли передавать друг другу мысли…. Каждое произнесенное слово или звук не были простыми сотрясениями воздуха, а особенными, быстро исчезающими невидимыми воздушными существами, которые зарождались в груди произносившего их человека». Вы что имели в виду? Одушевленность всего в этом мире или возможность проникновения в сущность всего в этом мире? – он пытливо смотрел прямо в глаза Морозову.

– Видите ли, – немного замялся арестант, – Я полагал, что… есть некая мистика… некая неразгаданная тайна взаимодействия всего в мире, окружающем нас…

– Так, так, – подбодрил его собеседник.

– Вид звездного неба ночью вызывает во мне восторженное состояние. Мне кажется, я слышу… как звезды… разговаривают со мной.

– Он! – офицеры переглянулись, – Вы достаточно хорошо понимаете древнееврейский? А знаете о существовании арамейского?

– Да. Это такой мертвый язык, на котором были написаны все древние книги, в том числе Ветхий Завет.

– Вы могли бы понять его?

– У того, кто знает столько языков сколько знаю я, и обладает основами криптографии, всегда есть шанс, – уклончиво ответил узник.

– Но, шанс есть!? А если мы дадим вам небольшой словарик польско-арамейского?

– Почему польского? Понял! Кто меньше знает – лучше спит! – пошутил Морозов. В молодости он не любил шуток и возмущался, когда люди постарше дозволяли себе их. Но здесь, в тюрьме, сам стал шутить, при случае мистифицировал и выдумывал разные смешные истории и положения. Это бы очень помогло. Я в совершенстве знаю и польский и старо-польский.

– Вы в какой камере Николай Александрович? – серьезно уточнил Вышемирский, заранее зная ответ.

– В третьей!

– В той, где когда-то сидел Шварце? Все узники знают историю своих камер.

– Да. После того как я был наказан и переведен из Новой тюрьмы на месяц в Секретный Дом, в цитадель, я нахожусь в третьем номере, где сидели Шварце и до него Шлиссельбургский старец Лукашинский.

– Голубки к вам летают? – неожиданно спросил Самарин.

– Летают. Я их крошками балую.

– Много?

– Штук шесть. Три белых, три сизых. Право дело, господа, не считал.

– Хорошо. Слушайте Николай Александрович…