Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма

Должен признаться, вид этих инструментов, служащих для приведения в верноподданность, произвел на меня далеко не благоприятное впечатление, и мне тут же пришел на мысль отрывок из какого-то «Положения», которое я видел еще в варшавской ратуше: «На основании таких-то и таких-то статей закона, если допрашиваемый преступник, не принадлежащий к привилегированному, сословию, держит себя дерзко во время дознания и не хочет помогать следствию надлежащими показаниями, он может быть наказан телесно»…

От кордегардии тянулся длинный крытый коридор, состоящий из аркад, расположенных вдоль глубокого, выложенного камнем рва. На коридор выходили двери и окна, тюремные или другие какие, этого я тогда разобрать не мог, а через ров, на расстоянии нескольких десятков шагов друг от друга, были перекинуты каменные сводчатые мостки. За рвом лежала широкая площадь с церковью и могильными памятниками. За площадью, под крепостным валом, стояли казармы или что-то в роде этого, а с другой стороны виднелись какие-то садики и в них белые дома. Высоко над валом развевался желтый штандарт с царским двуглавым орлом. Мы шли в глубоком молчании, которое нарушалось только бряцанием кандалов по каменному полу.

Перешли через мост, и тут я увидел знакомый мне по Европе, но редкий в России, средневековый «секретный» замок. Две круглые гранитные серо-желтые башни с узкими бойницами, такая же гранитная стена, а посредине чернели огромные ворота со сводами. Перед ними, над заворачивающимся рвом, висел новый мост, больше прежних. Все указывало на то, что некогда здесь был мост подъемный, совершенно так, как и в старых замках Франции или Германии. Узкий, проросший травой сток отделял стены от канала.

На стук смотрителя часовой тотчас отворил обитую громадными гвоздями калитку, и мы, сделав еще несколько шагов вниз по каменным ступеням под высокими сводами, очутились внутри исторической клетки, служившей местом заключения для важнейших преступников Российской империи.

Мрачен был вид моего нового жилища. Двор представлял собою четырехугольник, шириною шагов в 100, с гранитными стенами и такими же башнями. В каждую башню вели железные двери. Узкие окна освещали, по всей вероятности, казематы, а может быть, и лестницу. Потрескавшиеся от северных морозов гранитные камни были шершавы, точно покрытые лишаями, а высокие стены отбрасывали на узкий двор огромную тень. Низкий одноэтажный флигель перегораживал замкнутое пространство надвое и неприятно резал глаза той казенной грязно-желтой краской, которой отличаются русские острог, и казармы и больницы. Его окна, с толстыми железными решетками, были довольно велики, но почти все заслонены остроумными «щитами», пропускающими свет только сверху, и не позволявшими несчастному узнику видеть того, что происходит на дворе.

Вершина кровли доходила почти до уровня окружающих замок стен, а громадный чердак сквозился маленькими полукруглыми оконцами. Там и сям торчали белые трубы, а прилепленные с двух сторон дома деревянные пристройки с будками указывали, что и здесь находится кордегардия.

Все это, и серые гранитные стены, и желтый флигель, и почерневшие кордегардии, и полосатые будки, и деревянный барьер, тянущийся перед всеми постройками, и какая-то полуразрушенная конура в углу двора, рядом с железной дверью, было серо, угрюмо, жестко и мертво. Выскочили несколько солдат с унтер-офицером впереди и остановились в почтительных позах. Не было видно ни жандармов, ни офицера.

Мои больные, полузакрытые от усталости глаза сразу заметили, что в мрачной, оставшейся от шведов клетке что-то зеленеет. Мне усмехалась чахлая рябинка, унизанная коралловыми кистями. Перед ближней кордегардией стояла на высоком столбе довольно неуклюжая голубятня, над которой вились белые и сизые голубки. Что-то живое мелькнуло также под голубятней, побелелось на мгновение и исчезло в землю. Только после узнал я, что это тюремный кролик. Над темным двором сияло июльское небо, по которому бежали белые тучки, уносясь в те края, куда даже самодержавнейший всея России царь не может найти дороги.

Все это увидел на одно только мгновение, потому что мы тотчас же вошли в желтое здание, а снова мои оковы загремели по каменным плитам коридора, мимо какой-то отворенной комнаты ― кухни, как я узнал позже. Еще минута, и с треском открылась темно-зеленая дверь с маленьким оконцем, тщательно закрытым кожаной занумерованной заслонкой, и смотритель объявил мне, что я нахожусь у цели своего путешествия.

Я не обратил сначала особого внимания на угрюмую камеру ― от усталости мною овладело странное равнодушие ко всему в мире, но зато после я так часто измерял этот «третий номер» метром своего собственного изготовления (могу похвастать, что ошибся всего лишь на 1/4 сантиметра), так часто рисовал это сводчатое окно, эту решетку, столик и грязно-зеленую койку, что могу описать со всеми подробностями предназначенный для меня «чертог».