Тайны петербургских крепостей. Шлиссельбургская пентаграмма

Фроленко пошел на рынок в качестве ищущего работу. Он рассчитывал, что, может, понадобятся рабочие для острога, и не ошибся. Через несколько дней пришли нанимать на какое-то дело в острога Фроленко был и физически довольно силен, и знал понемножку разные отрасли труда, в котором был вообще очень сообразителен. Начав работу в тюрьме, он понравился и своим тихим характером, и внимательностью к делу, а между тем как раз понадобился служитель по камерам арестантов – то, что и нужно было ему. Он, конечно, немедленно согласился поступить на это место. Остальное пошло у него как по маслу. Он подделал ключи к камерам Стефановича и Бохановского, припас для них костюмы служащих в тюрьме, высмотрел путь для побега, подготовил способы перелезть через стену, и затем оба заключенных благополучно бежали. Сам Фроленко тоже скрылся. Этот побег тогда наделал много шума и принадлежит к числу самых ловких и необыкновенных.»

В. Н. Фигнер: «…В железнодорожной сторожке на 10-й версте под Одессой караулящий царский поезд; роющий минную галерею на Малой Садовой, – он везде один и тот же: спокойный, невозмутимый, самоотверженный и великий.

Осужденный в феврале 1882 года по процессу 20-ти народовольцев он, вместо казни, был заключен сначала Алексеевский равелин Петропавловской крепости, а потом, в 84 году, перевезен в Шлиссельбурга.

Более, чем кто-нибудь, испытал он на себе страшные последствия заключения в этих казематах. Он страдал цынгою, ревматизмом и чем-то вроде остеомиелита, так что долгое время не владел рукой и был совершенно глух, – и, кажется, ни одна система органов не осталась у него не пораженной каким-нибудь недугом.

В тюрьме его ум усиленно работал, и насколько в жизни он был практиком, презиравшим всякую отвлеченность, настолько же в заключении стал метафизиком. Он пересмотрел все свои убеждения, начиная с религиозных. Вопрос о бытии личного Бога долго занимал его, тем более, что первым товарищем его по прогулке (в Шлиссельбурге) был Исаев, в тюрьме уверовавший в милосердного Бога и страстно прильнувший к религии, утешавшей его в скорбях. Преодолев, наконец, свои сомнения, М. Ф. с сожалением говорил потом, что бог безличный, бог отвлеченный, бог, – в смысле Идеи истины и добра, мировой души и т. п. – не дает ему удовлетворения, что он хотел бы Бога, как его рисуют наивные иконостасы, деревенских храмов: Бога в виде седого как лунь, старца, сидящего на облаках и благосклонно взирающего оттуда на весь мир…

В области экономики он подверг критике трудовую теорию стоимости Маркса и стал ее противником в духе Бем-Баверка, как потом оказалось. В области политики, забывая за тюремными стенами жизнь как она есть, с ее вынужденной кровавой борьбой и невозможностью широкой культурной деятельности в рамках полицейского государства, он все время мечтал о школах и народных университетах, библиотеках и артелях…

Родившись на Кавказе, Михаил Федорович страстно любит юг, с его теплом и солнцем. Тоска по солнцу, которого в тюрьме так мало, проходит красной нитью в его тюремных настроениях».

М. У. Крицкий, Геленджик, 1905 год: «Осенним утром, часов в 10–11, от бывшего цементного завода в центр Геленджика пришла рабочая демонстрация. Люди несли красные знамена, пели «Марсельезу», «Варшавянку». К рабочим цементного завода присоединились рыбаки, крестьяне, учащиеся… Все друг друга радостно поздравляли со свершившейся революцией. Из центра города демонстранты направились на Толстый мыс, где жил политкаторжанин Фроленко. Во главе с ним переместились на пристань, где начался митинг. Товарищ Фроленко выступил перед собравшимися людьми и сказал, что надо кончать войну, переходить к мирной жизни».

В. Н. Фигнер: «Отличаясь с виду, пожалуй, хохлацкой флегматичностью, М.Ф. обладает натурой чрезвычайно деятельной. Полная праздность в первые годы заключения была для него крайне тягостна. Потом, когда устроили огороды и завели мастерские, он стал усердно работать и прошел целый цикл увлечений. Первым было огородничество, в котором он хотел применять самые интенсивные методы обработки. Многочисленные яблони, красующиеся еще и теперь в пределах Шлиссельбургской тюремной ограды и разбросанные всюду, где только было возможно их сунуть, посажены, главным образом, его руками. Всего трогательнее было то, что целью насаждений были, собственно, не яблоки, а мысль, что товарищи, которые явятся в Шлиссельбург после нас, найдут не бесплодный пустырь, песок и камень, а прекрасно обработанную землю, деревья и плоды.

Простота и доброта делали Михаила Федоровича одним из любимейших товарищей, как на свободе, так и в заточении. Как общественный деятель и высоконравственная личность, он всегда имел самую высокую ценность в революционном мире в глазах всех, кто его знал, и память о нем запечатлеется, конечно, в умах всех, кто будет знать его жизнь, его дела и страдания

Один товарищ как-то выразился о нем: «Это алмаз, не получивший полировки»… И это правда: Фроленко, действительно, – алмаз!»