Ларч снял с дверной ручки шкафа старую фетровую шляпу с узкими загнутыми полями и продольной вмятиной на мягкой тулье и подошел к старику. Он низко наклонился, напялил шляпу на голову старика и продолжал нахлобучивать ее, пока растянувшийся фетр не повторил форму черепа, а глаза старика не исчезли под полями. Ларч все тянул и тянул, старик вскрикнул и вцепился в его огромные руки. Фетр начал рваться.
— Прекрати! — закричал я.
Ларч остановился. Он снял шляпу, аккуратно поправил порванную тулью и повесил головной убор на прежнее место. Старик бросился на Ларча и нанес ему чувствительный удар по бедру.
— Пойдем, — промолвил Фелдман.
— Только после вас, мистер Бехштейн, — ухмыльнулся Ларч.
Мы вышли. Я старательно избегал стариковского взгляда, ненавидящего и благодарного. Иначе говоря, уважительного.
Они подвезли нас к подножию холма. Кливленд сидел за Ларчем, а я — за обширной и благоухающей спиной Фелдмана. Как обычно, события развивались чересчур стремительно, и я, по обыкновению, был не готов делать из них выводы, поэтому кричал что-то сквозь пропахший потом ветер Фелдману, который — вопреки моей воле, вопреки злости на Кливленда и томительному страху перед оружием и жестокостью — мне очень нравился.
Фелдман рассказал, что они с Ларчем принадлежали к враждующим байкерским командам. Фелдман — к питтсбургским «Головорезам», а Ларч — к черной банде «Даун рокеров». Они столкнулись в разгар расовых беспорядков, с обломками стальной арматуры в руках и проклятьями на языке, но почему-то покатились со смеху. После этой встречи они стали неразлучны. Вышли из своих группировок, чтобы работать вдвоем, и были наняты в качестве мускульной силы Фрэнки Бризи, тем самым человеком, который подрядил Кливленда. Это он, а не Кливленд владел «франшизой» на территорию, которую мы сейчас покидали.
Мы почти доехали до подножия холма. Я уже видел припаркованный мотоцикл Кливленда и чувствовал густой сахаристый запах водорослей, подсыхающих на берегу.
— Фелдман, скажи, это все было подстроено?
— Конечно.
— Зачем он это сделал?
— Ну, он же твой друг, Деннис. И знаешь, — добавил он уже тише, отпустив дроссель, — тебе стоит получше за ним присматривать.
Наш мотоцикл замер позади другого «харлея», я слез, и мы пожали друг другу руки на прощанье. Взревели моторы, и Фелдман с Ларчем умчались по переливчатому шоссе. Установилась долгая тишина.
— Ну что ж, — наконец промолвил Кливленд. — Выходит, твой отец сейчас в городе. Это интересно.
— Ты меня разозлил, Кливленд, черт тебя побери! Что это было? Зачем все это понадобилось?
— Зачем? А затем, что эти ребята готовы были сделать тебе маникюр и приготовить омлет с сыром, если бы ты их об этом попросил. Твой отец — голова, Бехштейн, большой человек. Я рассказывал тебе. А, следовательно, ты тоже большой человек. На тебя простирается величие твоего отца. Чего тут стыдиться? Это нужно было затем, чтобы…
— Если ты думаешь, что сейчас я поведу тебя представлять своему отцу…
— Мне не нужно, чтобы ты меня представлял. Я сам могу просто снять трубку бесплатного телефона у портье и обо всем договориться. — Он прикурил сигарету и отбросил в сторону спичку. — Послушай, Арт, я понимаю, что это выглядит как безумие…
Меня накрыла волна огромного, но опасливого облегчения, с каким утопающий хватается за соломинку.
— Да, это настоящее безумие, Кливленд. И давай закроем эту тему.
— Тебе, конечно, необязательно идти со мной. Если хочешь, я могу высадить тебя возле автобусной остановки. Или просто подождешь меня где-нибудь, убьешь время у Кауфмана или еще где, а потом я отвезу тебя домой.
— Ох.
— Но мне бы хотелось, чтобы ты пошел со мной. Ну, понимаешь, так будет гораздо проще. Я хочу сказать, что тут особенного? Разве ты не знакомишь отца со своими друзьями? Если я правильно понял, с Флокс он уже знаком?
— Да, знаком.
— Ну? Я просто хочу с ним
— Нет, — сказал я. —
— Ладно, тогда я позвоню и договорюсь о встрече.
— И пойдешь туда без меня.
Я отвернулся, пошел вдоль реки и остановился среди бурьяна и ржавых консервных банок. Мне было жарко, невыносимо хотелось спать. Я уже часа два как опаздывал на свидание с Флокс. Мне стало понятно, что я ошибался, воображая себя Стеной. Стена стоит посредине и разделяет — два места, два мира. Я же был, если хотите, главной дверью, открывающейся все шире, в том единственном темном коридоре, который вел от моей матери и отца к Кливленду, Артуру и Флокс. От погожего воскресного утра, когда мать покинула меня, к невообразимому августу, который сейчас впервые обозначился впереди. Стена говорит «нет», дверь помалкивает.
— Я тебе не друг? — Он сел на траву рядом со мной. К его ботинку прилип желтый лоскут старой газеты.
— Кливленд, ты хоть понимаешь, чего просишь? Ты представляешь, чем это может для меня кончиться?
— Нет, не понимаю, — ответил он. — Ты никогда мне ничего не объяснял.