Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

"Мозг" линкора, как и каждого большого корабля, был разделен на два "полушария". Одно - главный командный пункт (ГКП) - вырабатывает боевые и тактические решения, другое - пост энергетики и живучести (ПЭЖ) - отвечает за внутреннюю физиологию корабля, за его самоспасение, непотопляемость и живучесть. Обе мозговые половины разнесены по разным "черепным коробкам": ГКП - на верхотуре корабля, в броневой рубке; ПЭЖ - упрятан в недрах корпуса; на "Новороссийске" он был размещен в основании фок-мачты. Туда сейчас стекались все доклады о затопленных помещениях, о путях проникновения воды, о задраенных дверях и люках... Там в думных головах инженеров-механиков по-настоящему решалась судьба корабля, исход битвы за его живучесть и жизнь экипажа. Только их расчеты, советы, рекомендации могли питать адмиральские приказы. Только они, офицеры с молоточками на погонах, такие невидные в обыденной жизни и такие жизнесущие сейчас, могли придумать, как спасти корабль, что надо делать.

Комфлота ничем не мог им помочь. Положение его было в высшей степени драматичным. Фактически он стоял и ждал. Ждал докладов. Ждал неминуемого... Да, он мог вызвать аварийные партии с соседних крейсеров, отдать распоряжение буксирам, поднять на ноги весь флот, но и весь флот не мог остановить рвущуюся, бурлящую, пожирающую жизненное пространство линкора воду. Все решалось в низах, в подпалубных шхерах - у аварийных брусьев, подпиравших выгибающиеся переборки, у перекрытых клинкетов, у осушительных турбонасосов, в ПЭЖе, наконец, где три человека, три инженера, пытались решить неразрешимую задачу, - неразрешимую - это станет ясно потом, и, увы, уже не им, - а тогда начальник Технического правления флота инженер-капитан 1-го ранга Иванов, командир дивизиона живучести инженер-капитан-лейтенант Городецкий и оставшийся за "главного механика" линкора командир электротехнического дивизиона инженер-капитан 3-го ранга Матусевич ломали голову над тем, от чего задымился бы современный компьютер, ибо в его оперативную память надо было бы вводить множество неизвестных: точное место и площадь пробоины, скорость и массу поступающей воды, число незадраенных по каким-либо причинам дверей и люков, время, какое смогут выдержать давление хилые (алюминиевые) переборки... Самое скверное, что в ПЭЖе не было чертежей корабля; они остались в носу - в затопленном хранилище секретных документов. И как не хватало им там, в стальной капсуле ПЭЖа, человека, который знал корабль лучше, чем кто бы то ни было, - его "электромеханического хозяина", командира БЧ-5 инженер-капитана 1-го ранга Резникова.

Тем не менее в ПЭЖе шла напряженная мозговая работа. Несколько позже к ней подключился и флагманский механик одного из надводных соединений инженер-капитан 1-го ранга Бабенко, единственный, кто видел и кто смог теперь рассказать, что происходило в ПЭЖе.

Не моряки-"новороссийцы" виноваты в том, что линкор после отчаянной двух с половиной часовой борьбы с поступавшей водой все-таки опрокинулся. Действия экипажа по спасению корабля высокая Правительственная комиссия признала правильными и самоотверженными.

У каждой аварии, как принято теперь говорить, есть свои фамилия, имя и отчество. Всякий раз (за редким исключением), когда речь заходит о трагедии "Новороссийска", в этой печальной связи и всплывает имя вице-адмирала в отставке Виктора Александровича Пархоменко.

Я даже и не пытался разыскивать Пархоменко, полагая, что раз инфаркты и инсульты скосили в разные годы всех трех командиров "Новороссийска", старпома Хуршудова, помощника Сербулова, то нет в живых и человека много старше их годами.

И вдруг выяснилось, что он живет неподалеку от моего дома, в одном из московских островерхих небоскребов. Сколько раз я проходил мимо этого здания, сколько раз заглядывал в книжный магазин, расположенный в цокольном этаже. Впрочем, в Москве ли удивляться неожиданным соседствам?!

Я не очень надеялся на встречу. Захочет ли пожилой человек бередить больную память? Так просто отказаться от тягостной беседы под любым благовидным предлогом.

Вице-адмирал в отставке Пархоменко меня принял. Высокий сухощавый старик в спортивном костюме открыл дверь. У него было лицо человека, не улыбавшегося лет двадцать: хмурый, тяжелый взгляд.

Есть у человеческой памяти свой защитный механизм - он вытесняет из нее все мрачное, тягостное, страшное... Видимо, эта защитная механика сработала и у Пархоменко, переведя события октябрьской ночи пятьдесят пятого в глубины подкорки. Вольно или невольно, он, я думаю, не вспоминал о "Новороссийске" без нужды, без внешнего повода. А таких поводов с каждым годом находилось все меньше и меньше, поскольку заговор молчания вокруг погибшего линкора становился все глуше и глуше.

Когда я попросил его вспомнить о трагедии в севастопольской бухте, на лице его отразилась мучительная работа перенапряженной памяти. Поначалу он вспоминал очень общо. Потом стали проявляться детали, подробности, имена, погребенные под толщей времени в треть века.