Тайны Поместья Торн

И остановилась на полпути, увидев стоящего в фойе Сайласа, бледного и неземного, как призрак. На нем была не форма слуги, а костюм, в котором она однажды видела его на городских улицах, волосы были перевязаны черной лентой. Он снял перчатки; одна из них выглядывала из кармана — аккуратно сложенный квадратик жемчужно-серой лайки.

Он был за пределами дома. Она не знала, откуда ей это известно, — просто Сайласу было бы очень похоже на то, что он сумел пройти мимо чар, не сказав им об этом. В фойе ощущался слабый запах зимы, словно струйка холодного чистого воздуха проникла внутрь по его пятам.

Он не повернулся. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что он настолько глубоко задумался, что не заметил ее. Эта мысль шокировала — как-то неправильно, тревожно. За все то время, что она его знала, она ни разу не заставала его врасплох. Затем она заметила, на что он смотрит: на пустое место на стене рядом с портретами Алистера, Шарлотты и Максимилиана. Место, где однажды после смерти Натаниэля будет висеть его портрет.

И, возможно, ее собственный портрет.

Медленно она спустилась по оставшимся ступенькам. Сайлас заметил ее. Он не шелохнулся, но слегка напрягся, когда она протянула руку и взяла его ледяную ладонь. Он не сжал ее в ответ, но и не отстранился.

— Какой она была? — тихо спросила она, изучая портрет Шарлотты. Натаниэлю снова бросилось в глаза, что, хотя он унаследовал внешность отца, в его глазах был смех матери.

— Необыкновенная. Честная женщина. — В его сухом, шепелявом голосе слышалось восхищение, слабое, как колыхание старых паутинок на ветру. — Время от времени она поручала мне присматривать за ее детьми, пока ее и Алистера не было дома.

— Она доверяла тебе.

— В некотором смысле. Она верила, что я не стану устраивать истерики, вызванные смертью или увечьем малолетних сыновей моего хозяина.

Несомненно, за этим скрывалось нечто большее, но она ничего не сказала, зная, как тщательно Сайлас оберегает свою личную жизнь. Одно неудачно подобранное слово — и этот хрупкий момент между ними может разрушиться.

— Вы бы ей понравились, — сказал он наконец. — Очень, я думаю.

Боль вонзилась в ее грудь, как стрела. Глядя на его элегантное лицо в профиль, прорисованное приглушенным светом ламп в фойе, она подумала о комнате со страусами, о пыльном билете в оперу, который он засунул в пиджак. И вспомнила спокойствие на его лице, когда он вошел в круг архонта, принимая свою гибель. Сайлас никогда не получит милости от смертных. Он никогда не умрет первым.

С болью в горле она поднесла его руку к губам и поцеловала. Его бледная кожа была холодной и безупречной, как алебастр. Она чувствовала его когти, и даже они были ей дороги.

— Госпожа? — Его голос ничего не выдал, но она догадалась, что на этот раз удивила его.

— Я хочу, чтобы ты знал: когда мы умрем, то не оставим тебя одно. Мы позаботимся об этом. Я обещаю.

Он повернулся и посмотрел на нее. В его глазах светилось нечто ужасное: жестокое и безжалостное нечеловеческое горе, горе, способное поглотить целые миры. На мгновение страх вонзился когтями в сердце Элизабет. Затем он улыбнулся, и мгновение прошло, оставив его лицо прекрасным и спокойным, как свежевыпавший снег.

— Идемте, — сказал он. — Я хочу кое-что показать вам.

Он повел ее из фойе в столовую, к глухой стене между двумя застекленными шкафами.

— Что… — начала она, но остановилась, когда он коснулся обоев, и они исчезли, открыв дверной проем, которого раньше здесь не было.

Они вошли в пустой бальный зал, высокие арочные окна которого сверкали лунным светом, отбрасывая на мраморный пол изломанные лужицы. Вздох Элизабет отозвался эхом, разлетевшись по высокому потолку, словно стая птиц в полете.

Зеркала вдоль стен множили отражения до бесконечности, создавая иллюзию огромного пространства, населенного сотнями собственных двойников, бесконечных копий Элизабет, глядящих вокруг с открытым ртом. Над ними возвышался балкон, перила которого тускло поблескивали под налетом пыли, головокружительно выделяясь на фоне полузакрытых фресок, украшавших потолок нежными оттенками голубого и золотого. Три опущенные люстры лежали на полу, наклонившись под углом, как будто их сморил сон, и они рухнули туда, как сказочные девы в многоярусных платьях из хрусталя и свечного воска.

От каждого их шага по зеркалам пробегала рябь. Элизабет на мгновение застыла, глядя на их отражения: Сайлас в своем строгом черном вечернем платье; она в ночной рубашке, держащая его за руку.

Его мягкий голос пробился сквозь чары.