Тайны Поместья Торн

— Так вот куда он подевалось. Я уже начал подумывать, не собрался ли он и не ушел ли в дом другого колдуна. Такое иногда случается, — объяснил он. — Бальные залы не требуют особого ухода.

Мёрси с сомнением посмотрела на него. Элизабет, в свою очередь, была просто благодарна за доказательство того, что события прошлой ночи не были для нее галлюцинацией. Воспоминания о том, как Сайлас учил ее танцевать, казались хрупкими, нереальными, словно сотканными из лунного света и нитей. В последний раз она видела его сидящим в кресле рядом с кроватью, когда засыпала, но на подушке не было заметно его веса.

— Что это у тебя в волосах? — спросила она Мёрси, заметив темную липкую субстанцию, покрывающую пряди, выбившиеся из пучка другой девушки.

— Тебе лучше не знать, — мрачно ответила Мёрси и ушла.

Она узнала об этом после завтрака, когда проигнорировала все более изобретательные попытки Натаниэля заманить ее в солнечную комнату наверху. Весь первый этаж поместья был залит липким темно-фиолетовым налетом, который, словно мокрая смола, стекал по плинтусам и лестницам, наполняя воздух характерным сладковатым ароматом. Она наклонилась, чтобы ткнуть пальцем в эту субстанцию, а затем попробовала ее на вкус. Как она и предполагала: ежевичный конфитюр.

— Колдовство почти не помогло, — заметила она.

— Если честно, мы уже закончились, и я не могла пойти на рынок за новой банкой. Не волнуйтесь, через несколько часов чары ослабнут.

Элизабет не волновалась. Она снова погрузила палец в воду и съела еще немного.

***

Остаток утра она провела в раздумьях, расхаживая по залам поместья с прижатыми костяшками пальцев ко рту и распущенными волосами, свисающими локоном вокруг лица. К обеду Натаниэль попросил выполнить еще одно невыполнимое задание.

Надеясь, что смена обстановки вдохновит ее, она поднялась по одной из крошечных потайных лестниц, ведущих в помещения для слуг. Выйдя наверх и пригнувшись, чтобы не удариться головой, она оказалась в месте, совершенно не похожем на остальную часть поместья. Солнечный свет лился сквозь окна в ржавых рамах, вделанные в наклонный потолок, освещая истертые половицы и отслаивающуюся побеленную штукатурку; единственным признаком былого жилья служили табурет, ведро и несколько брошенных тряпок. По стенам мелькали тени, словно отбрасываемые пролетающей стаей птиц. Выглянув наружу, она еще больше, чем раньше, убедилась, что вихрь, окружавший дом, уменьшился; многие из самых крупных кусков каменной кладки, казалось, вновь прикрепились к крыше.

Исследуя пол, она обнаружила несколько маленьких заброшенных комнат, в которых не было кроватей, а старые матрасы были прислонены к стенам. В одной из них она обнаружила гнездо украденных сокровищ, сваленных в дальнем углу: пыльная бижутерия, серебряная вилка и старый носок, в котором она узнала один из носков Натаниэля, пропавший в ноябре прошлого года. Скорее всего, их припрятал Том XI, когда жил здесь в качестве дикаря.

Она уже повернулась, чтобы спуститься вниз, как вдруг заметила комнату, которая, похоже, все еще использовалась. Сквозь приоткрытую дверь она увидела шкаф и узкую, аккуратно застеленную кровать. Любопытствуя, она шагнула вперед и кончиками пальцев пошире распахнула дверь.

Сердце ее забилось с необычным трепетом. Она и раньше задавалась вопросом, есть ли у Сайласа комната в поместье — место, где он хранит свою одежду, если не спит. Теперь она получила ответ. Ее глаза блуждали по фарфоровому умывальнику на тумбочке и по вещам, разложенным на шкафу с тщательной аккуратностью: пара перчаток, сложенный носовой платок, одна из лент, которыми он повязывал волосы. Видеть эти обыденные предметы отдельно от Сайласа, свидетельство того, что, несмотря на свое бессмертие, он встает, моется и одевается, как все остальные, было почти неправильно. Даже увидев его почти обнаженным в круге призыва, было как-то нереально представить, что он когда-нибудь снимал свою форму.

А еще были рисунки. У окна стоял мольберт, заваленный листами бумаги, на карнизе под ним лежали палочки угля. Еще больше бумаг прислонено к стене и сложено в стопки. В этой обстановке было что-то неопределенно старомодное, словно позаимствованное из мастерской художника семнадцатого века.

Она стояла, завороженная черно-белыми зарисовками соборов и парков Брассбриджа, людей, сидящих в одиночестве, держащихся за руки, пьющих чай, и все они состояли не только из света и тени — каким-то образом Сайлас запечатлел их души. Они были прекрасны и глубоко одиноки, хотя она не могла точно сказать, почему. Возможно, потому, что многие из объектов были веками, не только люди, но и сам город: она узнавала знакомые улицы, измененные временем, знакомые здания, стоящие рядом с другими, давно разрушенными. Лица тоже, она была уверена, принадлежали реальным людям — возможно, он знал их…