Тайны Римского двора

Рим никогда вполне не отступался ещё от иезуитов; незначительные ссоры, недоразумения и несогласия разлучали их иногда, так как довольно трудно, чтобы два таких ярых честолюбия могли ужиться вместе. Повинуясь громким требованиям всей Европы, побуждаемый, кроме того, отвратительными парадоксами, которые иезуиты распространяли устно и письменно в народе, папа изгнал их. Этот удар уничтожил бы орден, если бы он со своей адской предусмотрительностью не позаботился положить в каждом соборе задатки, обеспечивающие его существование вперёд.

Не потому ли и Климент XIV умер несколько месяцев спустя, после того как подписал буллу, уничтожающую иезуитов?

В Риме всё покровительствовало возрождению иезуитов.

В начале нынешнего столетия папство, придя в упадок, всюду искало опоры; немудрено, что иезуитство, во время оно столь же могущественное и так же низко павшее, должно было возбудить его симпатию.

Рим и иезуитство были две развалины, взаимно поддерживающие друг друга.

Этот факт был столь очевиден, что Пий VII, не скрываясь, выражает его в булле, возвращающей иезуитам их права и привилегии. Когда папа, испуганный бурей, подобно ученикам, которых Иисус Христос упрекал в недостатке веры, говорит, «что море каждую минуту готово поглотить папство», то религия нисколько не была заинтересована в этом вопросе, — не барка Святого Петра нуждалась в спасении, а корабль светской власти.

Между Римом и иезуитами есть много схожего; коварство одной стороны прикрывает плутни другой: средства к достижению цели у них одинаковы. Это два авгура, которые не могут встретиться, без того чтоб не рассмеяться; это служит для них связью. Рим и иезуиты стремятся к одной цели, и, вместо того чтобы оспаривать друг у друга право неограниченного господства над вселенной, они делятся между собой.

Иезуиты, понимая критическое положение Рима, предложили ему свои услуги и все земные блага, как некогда дьявол, искушавший Спасителя. Рим, не ставивший себе в задачу следовать примеру последнего, согласился, обещая иезуитам, со своей стороны, протекцию в делах светских и духовных.

Контракт между Римом и иезуитами был взаимно обязующим не только по существу условий, но и вследствие самого порядка вещей. Интересы одного не могли страдать, чтобы это не отозвалось на интересах другого.

Эти ясные и точные заметки, которые так верно резюмировали переговоры, при которых Ноемия присутствовала, молчаливая и внимательная, давали ей объяснение того влияния, которое получили иезуиты над всеми тремя классами римского народа: над чернью, суеверию и набожному вкусу которой к религиозной торжественности они потворствовали; над двором, честолюбивые и жадные виды и страсти которого они активно поощряли; и над Церковью, которой они обещали власть. Проповедь, исповедь и народные школы увеличивали силу их влияния на дух массы. Богатства открывали им доступ в свете, всегда благосклонном к капиталу. Талейран у иезуитов заимствовал свой афоризм: «Надо прежде всего быть богатым».

Иезуиты первые в своих церквах начали исповедовать на всех языках. Все эти тайны, пришедшие из различных концов света, стекались в один центр, которым была иезуитская коллегия, это преддверие Ватикана, ножны того меча, рукоятка которого в Риме, а остриё везде.

Претензии же иезуитов относительно Франции гораздо труднее понять и объяснить.

Не безрассудное ли предприятие — заставить целый народ отступиться от выработанных им идей? Это всё равно что велеть водопаду подняться по откосу, с которого он падает, или реке течь по направлению к истоку; в течение более чем полстолетия все попытки подобного рода не имели успеха; но со стороны иезуитов это было безумие.

Прежде чем приступать к современным делам, необходимо заметить, что если иезуиты и оправились от всех своих поражений, то всё-таки они никогда не могли одержать решительной победы. Дело в том, что, несмотря на всю их ловкость, действуя постоянно в интересах своих страстей, они не могли удержаться от крайностей и преувеличений, которые возбуждают эти самые страсти. Эти люди, так ловко умеющие приобретать, не умели сохранять.

Провидение хотело, чтобы злые вдохновения были подвижны и чтобы одно добро было устойчиво.

После нравственного беспорядка и чувственной жизни во времена регентства, после скептицизма философской школы, наконец, после страшного переворота 1789 года возвращение к старому религиозному порядку было немыслимо. Каким это образом случилось, что столько людей стремилось к этому результату? Дело в том, что они принимали свои надежды за действительность и, вместо того чтобы посмотреть на общественное настроение, только останавливались на взглядах правительства.