Между римскими проповедниками попадаются монахи, речь которых часто выходит за границы рассудка и приличия; они бегают по улицам, выдавая себя за распространителей веры, в сущности же возбуждая распри и ненависть; из городов они переходят в деревни, которые развращают и опустошают. Большая часть проповедей в Риме имеет скорее светскую, нежели духовную цель. В промежутке между двумя частями проповеди оратор обращался обыкновенно к своим слушателям и предупреждал их вкрадчивым голосом о начале сбора, прося верующих сделать щедрые пожертвования.
Ноемия дважды была свидетельницей распутства римской кафедры. Однажды, в начале Великого поста, проповедник, повернувшись направо и налево, подражая движениям человека, прицеливающегося из ружья, воскликнул: «Карнавал умер, поговорим о посте».
Другой оратор описывал радость, ощущаемую душами в чистилище, когда они милостынями избавляются от страданий. «Представьте себе, — говорил он, — что бедная душа со страхом ожидает, пожертвуете вы или нет; когда вы опускаете руку в карман, она ощущает довольство, увеличивающееся по мере того, как ваше приношение приближается к кошельку сборщика, когда же монета падает в него, душа выходит из пламени и прыгает от восторга. Если у вас нет денег, чтобы доставить любимым особам подобное наслаждение, то займите у вашего соседа, если же он вам откажет, то он будет виновнее вас».
Таким образом, проповедь, эта духовная пища, столь щедро раздаваемая апостолами по повелению Божию, превратилась в предмет продажи в устах служителей римской церкви. Проповеди в Риме звучат отголоском церкви и правительственных неудовольствий; тогда они из светила просвещения превращаются в поджигательные факелы. Папский проповедник один раз в неделю во время Великого и Рождественского постов проповедует в самых покоях святого отца. Папа сидит в это время на хорах, никем не видимый, а кардиналы окружают его комнату, как в консистории.
ГЛАВА XXXI
СУЕВЕРИЕ РИМСКОЙ ЦЕРКВИ
Молодая еврейка вскоре убедилась, что суеверие римского духовенства, с папой и кардиналами во главе, так же грубо и нелепо, как суеверие народа. Она слышала, что папа каждый год, перед началом Рождественской заутрени, освящал золотые шпагу, ризу и шляпу и посылал их в подарок царским особам или другим влиятельным лицам. Рукоятка у шпаги золотая, а ножны и портупея украшены драгоценными каменьями; шляпа фиолетовая шёлковая, подбитая горностаями, обвита шнурком в виде короны и также усыпана каменьями. Шляпу, насаженную на острие шпаги, папа посылает обыкновенно какому-нибудь князю. Эти предметы нередко подносились великим полководцам, которые во имя веры сражались с еретиками и язычниками. Старый монах, обучавший Ноемию католической вере, рассказывал ей, как папа Пий II послал Людовику XI шпагу и шляпу с латинским четверостишием, в котором убеждал короля Франции не щадить сил для истребления турок, обещая ему свою помощь для отмщения пролитой христианской крови и пророча ему победу.
Тот же папа послал Филиппу Доброму, герцогу Бургонскому, шпагу, украшенную драгоценными каменьями; в римском обряднике сказано, что шпага есть знак верховной власти, данной Богом римским первосвященникам и всем тем, которые ратуют за законные права народов, а главное, за защиту Церкви и религии. Этот обряд почерпнут из XV главы книги Маккавеев: Иуда Маккавей перед сражением с лидийскими войсками, предводительствуемыми главнокомандующим Никанором, видел во сне давно умершего первосвященника Ониаса, молящегося Богу за еврейский народ, и пророка Иеремию, который подавал ему, Иуде, золотой меч, говоря: «Прими этот святой меч, даруемый тебе Богом для истребления врагов еврейского народа».
В воскресенье 3-й и 4-й недели Великого и Рождественского постов папа освящает золотую ризу, украшенную каменьями, и посылает её царице или какой-нибудь высокопоставленной даме, а не то жертвует в церковь, как знак богатства.
Этими порядками первосвященники ищут расположение двора.
Лев XII послал шляпу и шпагу герцогу Ангулемскому. Григорий XVI поднёс золотую ризу бельгийской королеве, дочери французского короля. Цель этих приношений всегда была одна и та же.
Римские историки не любят распространяться об этом предмете, впрочем,