Тайны русских волхвов

Последняя ночь была самой тяжелой. Рома отлеживался в каюте перед своей вахтой, то проваливаясь в сон, то просыпаясь от грохота швертов, бившихся после каждого падения с волны в швертовом колодце. Казалось, кто-то грозный ломился в каюту, обещал все разломать, сокрушить…

Рома поднялся и, упираясь в стены, полез на палубу. Когда он открыл люк, его окатила вода, обрушившаяся на него и вниз, по ступеням, в каюту.

– Э-эй! Как там? Слушай, до Турции далеко? – прокричал он рулевому.

– Аа?!! – не слышал рулевой.

– Говорю – смена пришла! – проорал он в ухо. – Отдыхай!

– Какой отдых! Глянь, что делается! – Их снова окатило, и совсем рядом в волну, сопровождаемая пушечным выстрелом, разрядилась ветвистая молния.

Рома скатился вниз и стал поднимать всех, используя морские, походящие случаю трехпалубные выражения и соленые словечки.

– Свистать всех наверх! Робяты, вышибай дверь – вас заклинило!..

В заклинившую дверь ударилось плечо – она вылетела вместе с петлями.

– Не робей, – авось, пронесет! – Рома стал помогать облачаться в спасжилеты. – Если яхту опрокинет – всем цепляться за канат, вяжись к чему попало! Катамаран не утонет, его только поломает даже при оверкиле! Но при шквале он и вверх дном улетит – без подводных крыльев не нагонишь!

Молнии на миг освещали поверхность моря, – было видно, как с волн протянулись водяные нити – это ветер, проносясь над хребтами, сшибал вершины и пену. Этим туманом заволокло все, а волны становились выше, грознее.

Пристегнувшись карабинами к канату, все легли на палубу, а Рома сел у балки, крепившейся к румпелям. И тут он заметил на краспицах голубоватое сияние…

– Эльм! Огни святого Эльма! – он толкнул лежащего рядом, показал вверх: – Эй, Морской бог нам весточку шлет – буре скоро конец!

Волны не становились меньше, но через несколько часов неожиданно тучи рассеялись, их очень быстро отнесло куда-то в сторону, а над еще грозным, дыбящиеся морем открылось звездное небо, показался мученический лик луны.

Теперь, когда яхта взлетала на гору и отрывалась от воды так близко к луне, казалось, немного, один толчок… и – она не упадет обратно, а, приобретя первую космическую, преодолеет земное тяготение…

Вверху и внизу разверзлась бездна, лунная дорожка рассыпалась, – в ней плескались, играли звездами золотые рыбы.

Море успокаивалось, край горизонта светлел…

– Что, Одиссей… – буркнул Рома, – выбрались мы с тобою…

* * *

Стемнело… От городских огней на черную воду лег разноцветный, бегущий серпантин. Приемник поймал танцевальную мелодию, и девушки, распустив длинные, русалочьи волосы, затанцевали на корме.

Рома встал на носу и рыбкой нырнул в ошпарившую при падении воду, вынырнул – вокруг вода светилась, зажигались и гасли огоньки.

– Девочки, вода – чудо что такое!

Следом за ним упали два тела. Рома полежал на воде, глядя на небо с огромными, яркими звездами.

– Да… – подумал он, – а мир все-таки устроен неплохо… Да… И значит – будем жить!..

Июль 1989 г. Геленджик

Лихо моё лихо…
Ты погодь манихонько..
Дай маненечко дохнуть —
Недалече держим путь…

По морю, по синему,

по волне, по крутенькой…
На досочке гниленькой,
погоняя прутиком…
Только край засинееет,
неба край засинеет,
И судьба-судьбинушка
нас уже не минует…

Ой, да что-то застит,

как слеза – глаза…
Может, то ненастье,
близится гроза…
Ой, да разгуляется
непогодушка…
Ты погодь, хоть малость,
погоди немножко…

Там, за краем облака,

Солнышко сокрылося…
Ветка да травиночка
мне тогда приснилися..
Ой, ты ветка клёна,
не роняй листок!..
Не клони былинку,
ветер-ветерок…

Июль 1989 г.

Магиструс

Мистерия морей и луж – или история о том,

отчего бывает на душе сушь…

Жарко сегодня, жарко и пыльно. Над горячим, проминавшимся асфальтом – дрожание: восходили, клубились нагретые струи, по стенам окрестных домов бежала зыбь. Едкий пот застилал глаза; плыли, мрели миражи – как в пустыне: изнываешь от жары, жажды – только бы дойти, доползти, окунуть иссохшие губы и пить-пить-пить… Но – увы! Даже автоматы с газированной водой, попадавшиеся по дороге, были неисправны, глотали мелочь, плевали и трубили в стакан; марево, манившее издали, растаяло; озеро не оставило даже мутной, солоноватой лужицы, – никаких перемен: все те же раскаленные пески, все то же бессмысленное, жестокое солнце.

– Уф-ф! дошел… – Илья Иванович Петрищев промокнул платочком красный, лоснящийся от пота затылок и свернул за ограду под тяжелые, нависшие над душным, тесным двориком, пыльные липы.