Тайны русской души. Дневник гимназистки

– …Я сначала не понимала: вижу – и не узнаю… Я весь шоколад до папы оставила. Вот, знаете?.. Получила – у Миронич всё оставила и говорю: «Это уж – до папы, не буду кушать». И вот – сегодня!.. Уж как я рада!..

Ах, слава Богу! Вот уж у кого – праздник! А то – так грустно что-то!..

Путь мой – бездорожье по увалам жизни…
Мука колебаний… Длинный день туманный
Тягостных метаний… Безрассветный день…

Лида (Лазаренко-Гангесова) была – заходила на минутку. Спросить: можно ли мои плакаты отвезти в Москву – для отпечатания в огромном количестве… А мне – всё равно. Ведь это – Билибина411 рисунки. А я делала всё для Лиды – и ни для кого больше…

Я на днях получила опять открытку – от Сони (Юдиной). И я не умею теперь им писать… Может быть, это – странно. Но кажется, что дико писать о каких-то своих смутных мечтаниях и почти беспричинной тоске (ведь нельзя же считать уважительной причиной беспомощную непроясненность желаний, мýку от того, что тянет во все стороны одинаково, и не знаешь: куда идти? «Средь мира дольнего для сердца вольного…» Вот и беда-то в том, что сердце не «вольное» оказывается, а… а в положении Буриданова осла…), в то время как там – реальное горе, осязаемая тоска…

А что же написать можно? Что же нужно написать? Что сказать, чтобы тепло стало – от почтовых листков?..

А во сне я вижу их (Юдиных) почти каждую ночь. На сегодня – тоже видела. У них была. Елешка сидит в плетеном кресле Екатерины Александровны – стриженая детка с грустным голоском.

– Ниночка! – говорит.

И я обнимаю ее круглую головку, прижимаю к груди, и мы плачем – обе… Сонюша – тут же, рядом. А Миша лежит на кровати. Его глаза смотрят печально.

– Голубчик, хотите – я вас тоже поглажу?

– Да, надо, – говорит…

И о чем-то я хлопочу… Выхожу – большая равнина, белое снежное поле… Хорошо!..

А потом – цветущий сад, и Вера Феодоровна, какой-то седой аристократ-господин, и румяная – в меховой шапочке – девушка…

А проснешься: монотонные дни – без содержания, без ярких бликов… И всё – старая непроясненность… Пожалуй – хуже еще! И всколыхнула всю тоску сильнее Зинаида Семеновна (Дмитриева) – вчера:

– Вы в Петрограде занимались музыкой?

– Нет.

– Так что – напрасно начинали… А почему вы начинали?

– Видите… Мне всегда хотелось этого…

И сейчас же она (Дмитриева) обращается к тете Клавдиньке:

– А теперь метнулась английским заниматься… Вот видите – как люди изменяют музыке?..

Какая мýка-тревога охватила!.. А накануне рисовала – рука совершенно отвыкла водить карандашом, и опять – тоска неудовлетворенности… Ничего – не мочь! Ничего – сильно, действенно, особенно – не хотеть!.. Почему ничто одно не зовет меня к себе? Почему тянет всё? И музыка, и литература, и живопись… И нет особенного – хоть маленького – но таланта! Одного – определенного, ясного. А то: и сцена даже обаятельно действовала – с самых ранних лет детства…

Господи, хоть бы что-нибудь – одно! А то – такая бесцветность!.. И – полное бессилие. И – ничем заняться не могу. Ничем…

А Лида (Лазаренко-Гангесова) во сне видела, что я рисовала.

– Да, – говорю. – Вот видишь, как я всё чувствую?.. А ты не чувствуешь, что я тебя жду…

– А тебе Алексей Яковлевич (Горин) кланяется…

– Как, откуда?

– Он приезжал. И опять уехал. Как приедет, я (к) тебе его пошлю…

Вот – придумала! А он – такой забавный, Алексей (Горин)! Перед отъездом я видела его два раза: когда у нас с Лидой был такой мучительный день, и я отказалась от билета в гимназию – на концерт, от Лазаренко мы пошли вместе. И он так меня звал на концерт, удивлялся, что я всё сижу дома, собирался учить ходить под руку… На другой день опять были у них (Лазаренко): пили чай, сухарем меня угощал, смеялись, он читал «Викторию» Гамсуна412 – под «Лунную сонату», под Лидин аккомпанемент… Потом пошел меня провожать – по собственному желанию (впрочем, он часто выражал желание проводить меня от Лиды, а иногда они ходили с Володей) и спрашивал, почему я «давно так часто» у Лиды не бывала?.. Упрашивал английскую книжку – оставить ему «добрую-добрую память», очень долго не выражал желания уйти, хотя уже десять (часов вечера) било, усиленно жал руку… Словом, вел себя совсем как подобает отъезжающему…

Через день-два прихожу к ним (Лазаренко) снова: (Горин) пьет последний чай – и уезжает… А действительно, тогда на концерт – если бы пойти с ним, отказавшись от билета, купленного (на мои деньги, разумеется) Борисом?.. Какая физиономия была бы у Бориса?.. Впрочем, Борис не заинтересован мной и был бы только необычайно удивлен… А кроме того, я не «заковыриста» и об этом не подумала сама, а вспомнила, что по этому поводу тогда же сказала Лида…