Тайны русской души. Дневник гимназистки

А дома – я ведь уж больше месяца сижу! – становится душно, и тесно, и страшно за остатки самостоятельности, за всё то, что я считаю лучшим в себе: стремление к литературе и искусству, жажду – хоть такую слабую, какая она живет во мне – хоть призрака науки, вкус к расширению кругозора и к общению с людьми. Потому страшно, что всё это – такое слабое, неуверенное, робкое. А заглохнет и это – разве я человек буду? Ни человек, ни животное. Пария – в нравственном смысле, существо, нарушившее высший закон духа – закон развития и совершенствования. Я не выполняла его в совершенстве, но и через отступления, через падения – мелкие, незаметные – всё же тянулась тонкая паутинка сознания и (может быть, неумелое, нерешительное) стремление его выполнять…

В четверг (1 ноября) мы говорили с Зоей (Лубягиной) о выборе: музыка, живопись, наука или – я не могла, не должна была при этом, таком важном для меня, разборе скрыть своих стихов и показала ей последние два – литература? Выбор для меня мучителен: я ничего добровольно не могу вычеркнуть из своей жизни, я даже не хочу ни от чего отказаться… Кажется, весь центр тяжести в этом – «не хочу». Мне всего жаль: жаль которое-нибудь бросить. Мне всё дорого, я не хочу бросить! Но искусство ревниво. И…

Путь мой – беспомóщность меж огней манящих,
вдаль манящих душу с четырех сторон…

Вчера с Зиной (сестрой) она (Зоя) послала мои стихи и письмо. И в нем – снова: «…Спросите себя: без чего вы не можете жить?.. Вы – свободны… Мелкие дрязги пусть не держат вашего ума и сердца!..» А они подходят уже к душе – близко-близко, обступают кругом, и встает уже не выбор искусства: встает вопрос о том, чтобы сохранить живыми те струнки, которые на эти призывы искусства еще могут отзываться – чтобы выбиться из тупика, из мертвой точки. Но немыслимо дома это сделать! Целый день – еда, посуда, глаженье, пыль танцуют свой назойливый танец. И можно только «учить» английский урок или почитать за общим столом какую-нибудь книжку – под разговоры о кожах, о советской власти… Боже!..

Но только уйди в другую комнату и засядь за серьезные книги (особенно – при дяде) – и пойдут непрестанные «сладкие» речи:

– Вот – только над книжками сидят, а делать – так уж нет, не желают… Где же?!.

Тетя Юля ничего не говорит, а только сядь за рисование – всё рвется и мечется, и косых взглядов почувствуешь уколы…

Конечно, и мама тоже недовольна…

Ну – да. Это понятно. И может быть, надо бóльшую часть дня наполнить хозяйством, но если бы после этого можно было отвести душу: поговорить о чем-нибудь хорошем, далеком от опротивевшей скуки и безалаберщины окружающего, вчитаться в мистику Метерлинка или уйти в древнее миросозерцание – тогда всё утро я согласна мести, мыть, чистить, стряпать… Но нет – дома ничем нельзя заняться! И уже не о выборе идет дело, а о самой возможности заняться чем-нибудь, что выше интересов желудка…

И сейчас вот у меня нет спокойствия на душе – точно и в самом деле я у кого-то что-то отнимаю. Теперь у меня – больше силы, я могу вставать в семь часов (утра), ложиться – в одиннадцать (вечера). Сейчас я могу и служить, и ходить в Студию. Болит в груди, но это и бодрит. Это и не позволяет больше сидеть на одном месте…

Недавно снова проснулось это чувство – тогда, когда физический сон принял нормальную продолжительность. Тревожит эта боль, подталкивает…

И не выбирать сейчас надо, а выбиваться из тупика. Упустить момент – опять уснуть душой, и пробужденье новое будет несравненно труднее, тяжелее, мучительнее. Да, может быть, и поздно совсем уж тогда будет…

Целый месяц не работалось – для движения вперед. И нужно помнить:

– Если не идешь вперед, то не стоишь на месте, а неминуемо двигаешься назад!..

19 ноября, понедельник

Я сделала открытие – вчера (18 ноября). Неожиданное совсем. Странное. Я соскучилась по Ло. До слез соскучилась!..

Вот – я знала, что Зоя (Лубягина) обо мне скучает, что у Лиды (Лазаренко-Гангесовой) я давно не была, что обе ждут. И – не хотелось пойти ни к одной. Только – между немногочисленными делами – становилось грустно до слез оттого, что он (Ощепков) не придет, а я – так хочу его видеть и слышать!.. Работа не доходила даже до сознания, только одна мысль прочно держалась в нем: подавить слезы – чтобы никто не видал!.. Это чувство скуки охватило, понятно, потому, что опять болит в груди: в такие минуты – долгие и томительные – я всегда тоскую. Но почему – по нем? И еще – по чем-то неясном, но зовущем…

У меня даже какие-то строки закопошились, обрывки ритма…