Тайны Тарунинских высот

Буранов знал, что если вражеский снайпер заметит его, ему не сдобровать, но думал только о том, как бы получше разглядеть загадочную лесистую высотку. Его ожидало горькое разочарование: к высотке он сильно приблизился, но весь низ ее был скрыт бугорком, находившимся в нейтральной полосе, видны были только раскачивающееся от ветра зеленые кроны деревьев — и ничего больше!.. Экая досада! Отлично просматривался участок траншеи правее высотки, но он Буранова не интересовал. Полковник не задумался бы вылезть и в нейтральную полосу, взобраться на бугорок, но понимал, что это невозможно: бурьян кончался недалеко от нашего окопа, впереди не было ни травинки, да и сам бугорок был совершенно голый. С фронта его ничто не прикрывало — там была болотная низина.

Буранов возвратился в траншею, и старший сержант скомандовал:

— Федоров, слезай! Отбой!

Пулеметчик вернулся такой же улыбающийся, как и уходил, хотя левая щека у него была в крови.

— Ранило тебя? — строгим тоном спросил командир отделения. — Не уберегся?

— Нет, товарищ командир, не попал он. Чуть царапнуло пулей. Пустяки. А я, кажись, накрыл его последней очередью. Снайпера-то, что у сухого куста сидел. Замолчал, собака! Авось, навсегда!

Рана и впрямь оказалась только ссадиной, которую тут же залепили полоской марли.

— Ему чуть левей бы взять, — рассуждал Федоров. — А может, целился он точно, да ветра не учел. Ветер сегодня неровный. И аккурат во фланг дует. Хороший ветерок.

— Ну, спасибо, солдат, за поддержку, — сказал Буранов. — Отлично прикрывал меня огнем.

— Чего ж не пострелять? — отвечал Федоров. — На то война. Патронов у нас теперь хватает. Не жалуемся.

Полковник ушел, а солдаты еще долго гадали, что могли означать его слова насчет портянок. Такой большой начальник, считали солдаты, слов на ветер бросать не станет...

Буранов направился обратно тем же путем. Теперь он шел медленней и, выйдя в тальники, стал любоваться зеленью и голубым небом. Узенькие листья красиво чеканились на небесной лазури. Солнце припекало лоб, забираясь под козырек фуражки, откуда-то сбоку заглядывало в глаза, заставляя щуриться. На миг Буранов позабыл огорчение, вызванное неудавшейся разведкой, забыл, где он и что происходит: просто было вокруг лето — чудесная погода, самая подходящая, чтобы отправиться в лес по грибы или по ягоды. Буранов был большой любитель грибных и ягодных экскурсий и до войны каждое лето не один раз выбирался в лес с женой и сынишкой. Ксенофонт Ильич был великий мастер собирать грибы и ягоды. Острый глаз артиллериста помогал ему раскрывать не столь хитрые тайны леса. Он набирал всегда больше всех, но незаметно подбрасывал добычу в корзинку сына, так что тот выходил победителем. Где-то далеко, в невозвратном прошлом, остались эти невинные мирные радости. Вот уже третье лето — а казалось, десятое или тридцатое! — было не до грибов и ягод. Только два раза за это время виделся он с женой и сыном, хоть и находились они так близко. Нежность, любовь, семейные радости — все это для Буранова было отодвинуто в будущее. И когда его вдруг охватывала тоска по жене, он решительно отстранял это. В письмах Буранов был сдержан и скуп на ласковые слова.

Все свои силы, всю страсть, все чувства и помыслы Буранов отдавал войне. Он знал теперь только военные радости, если не считать удовольствия, которое, как всякий здоровый человек, получал от хорошей погоды, от сытного обеда и папиросы, от крепкого сна. Хоть эти маленькие физические радости на войне гораздо значительнее, чем в мирной жизни, радость, близкую к счастью, приносил только военный успех. И сейчас Буранов решительно повернул свои мысли в привычное военное русло: стал размышлять о летних учениях на Карельском перешейке. Он снова и снова взвешивал значение этой подготовки.

Войсковые учения на Карельском перешейке были не совсем обычные. Там построили три линии траншей и много дзотов. Укрепления находились на гребне и на переднем скате высоты, имеющей превышение тридцать метров над уровнем моря. Справа и слева от высоты был лес. Этот оборонительный рубеж строился полмесяца. Все тут было сделано не условно, а по-настоящему, как у немцев. Допущена была только одна условность: «непроходимые» болота на правом и левом флангах. Обход главной высоты исключался, ее приходилось штурмовать в лоб, с фронта.

Склоны были пологие. Наши части, отдохнувшие и получившие свежие пополнения, легко их преодолевали. Оборонительный рубеж никому не казался слишком мощным, а все же штурмовать его учили целый месяц.

— Ну, это не линия Маннергейма! — говорили офицеры — участники финской войны. — Для учений можно бы построить рубежик потруднее.