Тайны темной осени

Внезапно навалилась усталость. Я ещё хорохорилась, тёрла глаза, пыталась смотреть в экран. Потом сдалась. Выключила нетбук, подвинула его к стене, чтоб не сдёрнуло на пол, если поезд вдруг резко остановится. Переоделась в домашнее, аккуратно сложила верхнюю одежду, свитер, джинсы… Подумала, не пойти ли в секретное место, потом передумала. Это же купе покидать, а покидать почему-то не хотелось. Потушила свет, потянула на себя одеяло.

Поезд несло по мосту через чёрную ночную реку. Ущербная Луна чертила по водному зеркалу белую дорожку. Мне стало не по себе от этого пейзажа; понятно — ночь, ночью всё выглядит потусторонним, но чёрная река в чёрных берегах — не та картинка, которой можно наслаждаться. Вспомнился вдруг мёртвый Бегемот в тумане на вокзале, внезапно показалось, что он смотрит на меня сквозь стекло, снаружи, странным каким-то образом летя вровень поезду и перпендикулярно ему… бррр! Я поспешно натянула на голову одеяло и уткнулась носом в стену.

Совесть ела поедом, я чувствовала себя виноватой перед несчастным животным, а ещё мне казалось, что если бы я не заговорила с врачом при нём о дальней дороге, он бы не умер. Он услышал меня и умер, чтобы не быть обузой. Могут ли кошки управлять своей жизнью, я не знала. Предположение подобного звучало отменным бредом. Кажется, я схожу с ума. Приеду в Сочи, надо будет найти там хорошего психолога, если вовсе не психиатра.

«Так-так», — стучали колёса на стыках. — «Так-так-так…»

ГЛАВА 5

Запах.

Неприятный тошнотворный запах, ритмичными волнами прокатывавшийся над головой. Как будто толпа курильщиков делает затяжку и выдыхает дым, вот только сигарет с таким запахом не бывает.

Тонкий, жалобный детский плач. Привязанное к ободранному столу голое детское тельце, девочке лет десять, наверное, может, меньше. Она всё ещё поднимает рефлекторно голову, она ещё живёт и я шагаю к ней: помочь, обнять, разрезать склизкие от чёрной крови верёвки, спасти.

Жертва поднимает голову.

На меня в упор смотрит безглазое — глаза зашиты грубой нитью — лицо куклы. Рот тоже зашит, заклеен кусочком белого пластыря нос.

Кукла.

Такая же, как та, которую я сожгла, а потом едва не сгорела от болезни сама.

Такая же, как та, которая упала в давно сгоревшем доме, а потом упала с двадцать третьего этажа несчастная тётя Алла.

Такая же, как та, у которой вторая голова полетела следом за первой, вместе с общим тельцем, и моя сестра разбилась потом на серпантине едва ли не до смерти.

Кукла…

Кукла.

Кукла!

Я вздёрнулась с криком, не сразу поняла, где я, почему что-то стучит под полом, а в окно бросают тревожный оранжевый свет пролетающие мимо фонари. Память возвращала в реальность болезненными вспышками.

Поезд. Вокзал. Бегемот…

И вдруг я столкнулась с яркими фонариками очень хорошо знакомых мне глаз. Проводница, как и обещала, подселила ко мне хрена, и этот хрен невозмутимо разложил на столике устрашающего вида ноутбук в защитном корпусе. Корпус я оценила сразу. Милитари модель. Панасоник. Такие стоят… да почти поллимона стоят! Потому что мороз их не морозит, жара не жарит, можно ронять, бросать, закапывать в песок, топить… заливать кровью.

Бог знает, почему именно кровью.

Но мой ступор прошёл настолько внезапно, что я полностью потеряла над собой контроль.

— Вы! — завизжала я, вжимаясь в стену. — Какого чёрта вы меня преследуете!

Тот самый, я не могла ошибиться, тот самый тип! Именно его я впервые увидела над выпавшим из окна трупом, именно он встретился мне на Васильевском острове, потом подал ключи, которые я каким-то образом выронила, выпроваживая из квартиры ещё живую тогда тётю Аллу. И во Всеволожске был он, он, он! Эти яркие глаза на смуглом лице ни с какими другими не спутаешь.

Свой плащ бомжа он аккуратно повесил на плечики в гардеробной нише, и мне удалось рассмотреть его подробнее — вообще мерзкая тряпка! Вся в пятнах, потёртостях, хлястик полуоборван, и запах… Как бы сказать.