Тайны Торнвуда

Первое, что я заметила, когда вошла в дом, был запах. Затхлый и слегка отдающий гнилью. Я прошла по дому, открывая окна, надеясь, что свежий ветерок прогонит его, гадая, не разыгралось ли у меня воображение после ошеломляющего признания Луэллы. Но в коридоре запах казался сильнее и еще сильнее – в моей комнате. Я открыла другие окна, но запах оставался. Не сдох ли кто в нижнем ящике? Я стала искать, думая, что, может, мышь или засохший геккон…

Затем остолбенела.

На краю кровати лежала моя покалеченная «минолта», которую в последний раз я видела улетающей в кусты недалеко от хижины поселенцев. Я порылась в памяти. Может, я все же принесла ее и забыла об этом в состоянии шока? Черт, нет. Я увидела ее теперь – как она лежала в траве, увидела мельком, когда повернулась и побежала. У меня не было времени схватить ее. А это значит…

Он был здесь.

Этим объясняется затхлый запах.

Я промчалась по дому. Мои профессиональные камеры и ноутбук лежали на своих местах в студии, коллекция ценных старых объективов осталась нетронутой. Стереосистема и телевизор целехонькие стояли в гостиной; даже двадцатидолларовая бумажка, которую я выложила на стол, дабы проспонсировать предстоящий научный проект Бронвен, находилась там, где я ее оставила. В растерянности, сомневаясь в себе, я принялась метаться от двери к двери, от окна к окну в поисках места взлома и проникновения – но не находила ни разбитых окон, ни сломанных замков.

Вернувшись в свою комнату, я уставилась на «минолту». Вынула ее из футляра. На фильтре объектива красовалась трещина, крышечка отсутствовала. Что было странно, поскольку крышечка должна находиться внутри. Я потрясла футляр, чтобы убедиться, и оттуда вылетел квадратик бумаги.

Сделанная «полароидом» фотография.

Я прекрасно ее знала. Она была сделана мною пять лет назад, когда Бронвен было шесть, за несколько месяцев до того, как ее отец от нас ушел. Цветной снимок – она и Тони, улыбаются, безумно счастливые, в объектив, глаза светятся. Тони немедленно прибрал фотографию к рукам, сунул в бумажник, поклявшись хранить до дня своей смерти. И, судя по изгибу фотобумаги и обтрепанным уголкам, именно так он и поступил.

До дня своей смерти…

Точки начали соединяться, выстраиваясь в мозгу в цепочки понимания.

Тони имел все основания считать Клива мертвым. Он выстрелил в него, а потом помог матери сбросить его тело в запруду. Отчасти он признался Дэнни Уэйнгартену, зная, что тот никогда не проболтается. «Я сделал нечто плохое», – сказал он жестами, а на следующее утро сел в автобус и уехал навсегда. Двадцать лет он жил вдалеке, отсекая все связи с матерью и людьми, которых любил.

И тем не менее у него, видимо, оставались сомнения. А иначе почему обнаружение предполагаемых останков Клива заставило его вернуться?

Я изучала поблекшие лица на снимке: круглое, младенческое личико Бронвен и искреннюю улыбку Тони. Я всматривалась, пока изображение не начало расплываться, затем закрыла глаза и попыталась сложить все это воедино.

Ночные кошмары Тони, перепады настроения. Продолжительные периоды молчания. Вероятно, через всю его взрослую жизнь проходило подводное течение страха. Пока он не прочел о находке в запруде.

Он хотел увидеться с Луэллой, поговорить с ней. Вероятно, он посчитал, что матери будет страшно и ей понадобится поддержка, а может, хотел согласовать их показания на случай, если полиция начнет расследование. Он поехал на Уильям-роуд. Долго стучал в дверь, нервничал, тщательно планируя, что скажет матери после двадцати лет разлуки.

Но Луэллы не было дома, возможно, она ездила за покупками в Брисбен.

Тони решил подождать. Убил немного времени, прогулявшись до оврага… затем дальше по холму до старой хижины поселенцев, до места, связанного со счастливыми детскими воспоминаниями. И там, на поросшей травой поляне, в тот великолепный солнечный, звенящий птичьими песнями день он лицом к лицу столкнулся с кошмаром, от которого двадцать лет спасался.

Я пристально смотрела на снимок, зажатый в побелевших пальцах.

Тони обещал всю жизнь хранить его в своем бумажнике.

В груди у меня поднялась какая-то темная волна. Возможно, отрицание. И неожиданно, как эхо далекого сна, проплыл в голове отрывок из написанного Айлиш: «Я взяла ключ в прачечной и вошла в дом, надеюсь, ты не рассердишься».

Фотография выпала у меня из пальцев. Я бросилась в коридор, через кухню выбежала на заднюю веранду и спустилась с нее под дом – в прачечную. В ней ничем не воняло, ни следа, что здесь побывал кто-то, кроме нас с Бронвен. Все выглядело как обычно. Блестящая стиральная машина, подметенный кафельный пол, вместительные бетонные резервуары, веревка с бельем. И велосипед Бронвен с обмотанным рулем и ярко-красным сиденьем, прислоненный под полкой, которую она конфисковала для своих лотков с тутовым шелкопрядом.