Тайны Второй мировой

Разные мотивы двигали участниками РОД. Многих из них к коллаборационизму толкнуло стремление спастись от голодной смерти в лагерях военнопленных. Бывший офицер-пропагандист РОА Л.А. Самутин, познавший плен, вспоминал: «В какой-то газете была заметка о выдаче Англией Советскому Союзу русских, уклонявшихся от репатриации. Были процитированы слова одного английского офицера, который из немецкого лагеря для английских пленных с возмущением и негодованием смотрел на ряды русских в немецкой военной форме. Это благородное негодование тем более легко в себе разжигать, когда ни разу в жизни не только самому не пришлось испытать настоящего голода, но даже не пришлось видеть людей, доведенных голодом и лишениями до потери человеческого лица.

Э, господа, господа, одно только можно сказать: «Не судите да не судимы будете!» Англичане в плену были лишены только одного — свободы, но ни голода, ни холода, ни бытовых утеснений, ни потери связи с родиной и семьями не испытывали. Немцы к ним относились иначе, чем к нам, и Красный Крест по отношению к ним исполнял свой долг. Так вам ли судить, господа, людей, уцелевших по воле случая и судьбы в условиях, обрекавших нас всех на поголовную и мучительную гибель?»^{469},[35] Другие, в том числе генерал Власов и большинство высших руководителей РОА, к коллаборационизму пришли, прежде всего, исходя из карьерных соображений. Будучи генералами или старшими офицерами, они в плену находились в относительно более благоприятных условиях, чем рядовые красноармейцы, и могли не опасаться голодной смерти, зато сознавали, что на карьере в Красной армии придется поставить крест. Были среди коллаборационистов и идейные противники Советской власти, в частности, командующий ВВС РОА бывший полковник Красной армии В.И. Мальцев. Он, не будучи в плену, сам предложил свои услуги немцам. А бывший майор Красной армии И.Н. Кононов во главе своего 436-го стрелкового полка перешел на сторону вермахта 22 августа 1941 года^{470}. Идейными борцами против Советов были белоэмигранты, сотрудничавшие с немцами. К эмигрантам были близки те немногие из коллаборационистов, кто, оставаясь в СССР, вел активную борьбу с коммунистами. Так, терский казак есаул Георгий Гикаев более двадцати лет партизанил на Северном Кавказе, а с приходом туда немцев присоединился к ним и участвовал в формировании терских казачьих частей^{471}.

Массовый характер коллаборационистского движения доказывается, в частности, тем фактом, что при отступлении немецких войск из России вместе с казачьими частями ушли десятки тысяч жителей казачьих областей — женщин, детей и стариков. Также вместе с Русской Освободительной Народной армией инженера Бронислава Каминского двинулись на запад тысячи жителей самоуправляющегося района Локоть Брянской области (бойцы Каминского впоследствии влились в 1-ю дивизию РОА). А осенью 1943 года при эвакуации немецких войск с Таманского полуострова в Крым вместе с ними добровольно ушло около 120 тыс. советских граждан, из них более 80 тыс. казаков^{472}.

Мы не располагаем никакими объективными данными, чтобы определить, каково было соотношение среди русских коллаборационистов этих трех групп: шкурников, т.е. тех, кто спасал свою жизнь и добывал средства к существованию, карьеристов и идейных борцов[36]. Надо также учесть, что многие участники РОД одновременно руководствовались двумя мотивами. Однако стереотип Германии и немцев для всех трех групп был общим.

Формирование стереотипа Германии и немцев среди русских коллаборационистов

Как вспоминал соратник генерала Андрея Власова член Комитета Освобождения народов России профессор медицины Федор Богатырчук, «большевизм вытравил из нас всякий патриотизм, превратив когда-то столь любимую родину в страну, где возвеличивают чекистов, стреляющих в затылок нашим братьям и сестрам, и где ставят памятники павликам Морозовым, выдавшим своего отца на расправу кремлевским палачам»^{473}.

До войны жители СССР практически не имели объективной информации о расовой политике третьего рейха, в том числе о геноциде против евреев и цыган. Сообщения советских газет многие считали преувеличениями, свойственными коммунистической пропаганде. Кроме того, в последние два года перед войной, после пакта Риббентроп — Молотов, критика нацистской Германии в СССР была прекращена. Невозможность иметь положительный идеал в родной стране побуждала идеализировать тех, кто шел войной против ненавистной советской власти.

Имеется достаточно примеров, как население встречало солдат вермахта хлебом-солью, видя в них своих освободителей. Так, по свидетельству американского корреспондента Чарльза В. Тейера, крестьяне одной из деревень к юго-западу от Москвы восприняли начало войны как возможность свергнуть советскую власть: «Наконец-то! Пусть Кремль только даст нам оружие. Мы уже знаем, в кого будем стрелять. Если Гитлер появится на мосту перед нашей деревней, мы все выйдем ему навстречу с хлебом-солью»^{474}.