Тайны замка Ааронов (СИ)

Мия сидела напротив него и с немного абсурдной манерностью ела утку. Девушка отрезала кусочки ровными квадратиками, держала спину прямо и вела себя так, будто оказалась не в кругу родственников, а на приеме при дворе Ее Величества. Это позабавило Лютера, но он придержал мнение при себе, боясь задеть эту крайне воспитанную девушку.

— Конечно, Альфи, давай всех звать! — распалилась Габриэль. — Будь твоя воля, ты бы и старика Йоханеса позвал!

— А почему нет? — хохотнул Альфред, осушая бокал. — Он бы вполне смог поразвлечь нас своей игрой. Или… — он перешел на зловещий шепот: — Наколдовал бы чего.

— О, лондонские пэры были бы в восторге от его «колдовства», — усмехнулась Габриэль. — Они такие суеверные болваны. Клянусь, они суевернее самых дремучих крестьян.

— С этим, пожалуй, я соглашусь, — взял слово опекун Мии. Альфред и Габриэль удивленно покосились на него, ожидая интересного продолжения. — Как ни странно, самые страшные суеверия лучше всего укореняются в тронутой образованием почве. У меня было более чем достаточно примеров перед глазами.

— О, прошу вас, дорогой кузен, расскажите! — взмолилась Габриэль.

— О чем лопочите? — спросил Сальве.

— Хотите пример? — спросил американец, вытирая губы салфеткой. — Хорошо. Суеверия уходят корнями в древность, дорогие родственники. К примеру, те, что связаны с повешенными. Вы, наверное, знаете эти легенды? «Свечи мертвеца», корень мандрагоры, растущий из семени повешенных мужчин, «веревки дьявола»?

Аароны закивали. Сальве фыркнул и сказал:

— Однажды мой кок протащил на корабль такую веревку. Утащил с эшафота, больной сукин сын.

— Хотел покрошить вам в суп? — невинно спросила Габриэль. Альфред и Лютер засмеялись.

— Пес его знает, чего он хотел, — фыркнул капитан.

— Так вот, — продолжил американец. — Все части тела повешенного и даже его вещи считаются сурово магическими. Оттого было крайне забавно наблюдать за поведением толпы зевак, всегда в обилии сбегающихся поглазеть на то, как мы вешаем очередного нигера.

— А за что вы их вешали? — спросила Габриэль.

— Всегда разные проступки. Побег чаще всего. Иногда за то, что нигер не снял шляпу, проходя мимо белого человека.

— И все? — удивленно спросил Лютер. — Не слишком то и суровое преступление.

— Нигер всегда должен знать свое место, парень, — холодно ответил американец. — Их все время нужно держать в узде, иначе начинают наглеть. Но не об этом речь. А речь о том, дорогие родственники, что, едва табуретка вылетает из-под грязных ног нигера и тот начинает хрипеть и задыхаться, толпа бросается на него с ножами и ножницами и начинает кромсать на куски. Иногда эти сукины дети обрезают веревку и приходится порезанного нигера перевешивать. Без ступней, носов, ушей, пальцев, иногда и член отрезают. Нигер вопит, бьётся, а ты пытаешься натянуть петлю ему на голову и кое-как вздернуть… Грязное дело. Поэтому умные палачи привязывают к ногам висельников мешки с песком.

— Зачем? — спросила Габриэль, глядя круглыми, как блюдца, глазами на американца. Рассказ явно не оставил ее равнодушной.

— Чтобы шея сразу сломалась и не пришлось перевешивать, — американец хмыкнул, отпил немного вина и продолжил: — правда, часто вес мешка слишком велик и головы просто отрываются. А иногда и отлетают ко всем чертям. Мия, ты почему не ешь?

— Я… Я не голодна, дядя, — болезненно ответила девушка.

— О, бедняжке испортили аппетит! — воскликнула Габриэль. — Право, не лучшая тема для разговоров за обедом. Прости, милая, что я задала эти несчастные вопросы.

— Ничего страшного.

— И вы не могли остановить толпу? — спросил Альфред. — Не знаю, выстрелом в воздух? Обычно это отрезвляет горючие головы.

— А мы не стреляли, — зловеще улыбнулся американец. — Не стреляли, потому что в первых рядах толпы всегда были слуги богатых американцев. Джентльмены Нового Света, видите ли, предпочитают не марать руки.

— Мое мнение? Это варварство, — ухмыльнулся Альфред. — Без власти Ее Величества бывшие колонии совсем лишились морального облика.

— Давайте не обсуждать политику за столом! — резко вмешалась Габриэль. — У нас тут острые приборы возле тарелочек. А то, чего доброго, положат в родовой склеп не только старика, но и кого-нибудь из нас.

— Как скажешь, сестренка, — поднял руки Альфред. — Как скажешь.

— Так, — сказал американец, отодвигая пустую тарелку. — Читка завещания состоится через два с половиной часа. Мы все занятые люди: давайте быстрее покончим с этим делом и вернемся к ежедневным хлопотам.

Спустя два часа после обеда Аароны потихоньку собирались в широком зале, за черным дубовым столом, в ожидании оглашения завещания. Альфред и Габриэль пришли первыми и расслабленно обсуждали погоду на ближайшие дни. Лютер, молодой лорд и композитор, не спешил на собрание и, долго не решаясь, все-таки заставил себя посмотреть на мертвого деда. Роскошный черный гроб с подбивкой из алого шелка стоял в небольшом зале с занавешенными окнами, некогда служившем еще одной гостевой. Стояла духота, капли дождя барабанили по стеклу, пахло увядающими цветами и бальзамирующей жидкостью.