Тайны запретного императора

В итоге надо признать, что Манштейн довольно точно отразил суть знаменательной беседы. Оценивая ее результаты с точки зрения интересов Анны Леопольдовны, надо отметить, что правительница допустила две ошибки. Во-первых, она выдала Елизавете намерение власти арестовать попавшего под «супсон» (подозрение) Лестока, во-вторых, она поверила слезам цесаревны и решила, что вернула тетушку на путь истинный. Это подтвердил на допросе 1742 года Остерман, сказавший, что после встречи и разговора правительницы с цесаревной Анна Леопольдовна «прислала о том ему, помнится, чрез графа Левенвольде, сказать, что (цесаревна) изволила объявить, что (она) о том деле ничего не изволит ведать». Как сообщает Манштейн, «в вечер, предшествовавший революции, супруг ее сказал ей, что он получил новые сведения о поведении царевны Елизаветы, что он тотчас же прикажет расставить на улицах караулы и арестовать Лестока. Великая княгиня не дала ему исполнить этого, ответив, что она считала царевну невинной, что когда она говорила с нею об ее совещаниях с де ла Шетарди, последняя не смутилась, очень много плакала и убедила ее» в своей невиновности [447] . Доверчивость и та самая искренность, проявления которой Елизавета считала недостатком воспитания правительницы и неумением жить, дорого обошлись Анне… Сама же цесаревна, в отличие от правительницы, жить умела: лгала, притворно плакала, изображала из себя очерненную врагами невинность и своей цели достигла – ей поверили.

Описание того, что происходило в следующие два дня, у разных авторов расходится в деталях. Манштейн пишет, что, вернувшись к себе, Елизавета рассказала о разговоре с правительницей Лестоку. Тот хотел было собрать всех участников заговора, но было уже поздно и поэтому «дело было отложено до следующей ночи». Утром 24 октября Лесток, явившись к цесаревне, подал ей рисунок. На одной стороне он как умел нарисовал Елизавету с венцом на голове, а на другой – ее же в монашеском облачении. Рядом красовались изображения колеса и виселицы. «При этом он сказал: “Ваше императорское высочество должны избрать: быть ли вам императрицею или отправиться на заточение в монастырь и видеть, как ваши слуги погибают в казнях”» [448] . Он убеждал ее долее не медлить, после чего было принято решение действовать на следующую ночь, то есть с 24 на 25 октября. К тому же «Лесток не забыл уведомить об этом всех принадлежавших к их партии».

Сопоставление этого эпизода с записанным аббатом Шарпом рассказом Лестока, которого французский путешественник встретил в ссылке, свидетельствует, что источником эпизода в записках Манштейна является тоже информация, полученная от Лестока, только опальный хирург уточнил, что он вынул из кармана и показал цесаревне «две картинки, нарисованные на скорую руку на игральных картах». Весь рассказ Лестока проникнут самовосхвалением и убеждением, что без него Елизавета не вступила бы на престол [449] , но тем не менее эпизод с картами вполне правдоподобен, в стиле Лестока. Было бы меньше похоже на правду, если бы он сказал, что принес цесаревне Евангелие.

То, что Лесток сыграл во всей этой истории очень важную роль, сомнений не вызывает: у него попросту не было иного выхода. Хирургу – связнику и носителю информации о переговорах с французским посланником, в случае провала заговора грозила наибольшая опасность: Елизавету бы никто не пытал, Шетарди выслали бы за границу, а на дыбу в Петропавловской крепости попал бы именно Лесток, да еще Воронцов. Оказаться в лапах генерала Ушакова для лекаря цесаревны означало смерть. Неслучайно во время встречи Нолькена с Лестоком в конце мая 1741 года хирург признался, что «чувствует, что наказание кнутом заставило бы его во всем признаться» [450] , что он, кстати, и подтвердил через семь лет, когда попал-таки в застенок и после нескольких ударов кнута сразу же выложил все, что от него требовали. Поэтому Лесток действительно должен был прилагать максимальные усилия для организации переворота.