Тайны земли Московской

Тогда же митрополит Даниил послал старца Мисаила, повелел принести в комнату одеяние иноческое и епитрахиль и все необходимое для пострижения было у него с собой… Пришел же старец Мисаил с одеянием, а князь великий уже приближался к концу; митрополит же взял епитрахиль и передал через великого князя троицкому игумену Иоасафу. Князь же Андрей Иванович и боярин Михаил Семенович Воронцов не хотели дать постричь великого князя. И сказал митрополит Даниил князю Андрею: «Не будет на тебе нашего благословения ни в этом веке, ни в будущем, потому что сосуд серебряный добро, а позолоченный и того лучше». И когда отходил уже великий князь, спешно стали постригать его; митрополит Даниил возложил на троицкого игумена епитрахиль, а сам постриг князя… а мантии не было, потому что в спешке, когда несли, выронили ее. И снял с себя келарь троицкий Серапион Курцов мантию, и положили на него ее, и схиму ангельскую и Евангелие на грудь его положили. И стоял близ него Шигона (фаворит Василия III, думный дворянин Иван Юрьевич Шигона-Поджогин), и видел он, что когда положили Евангелие на грудь, отошел дух его, словно дымок малый. Люди же всегда тогда плакали и рыдали…

Никоновская летопись

На Москве толковали: все едино — заберут власть Михайла Глинский и Овчина-Телепнев. С ним великая княгиня и вовсе не крылась. Родную сестру любимца, Аграфену Челяднину, назначила нянькой к своему первенцу. Просчитались! И москвичи досужие, и бояре. Престол заняла сама Елена Васильевна и властью своей ни с кем делиться не захотела. Круто за дело взялась — дня не дала боярам опомниться. Самые в хитросплетениях дворцовых опытные и те растерялись. Сговориться меж собой не успели. Попросту испугались.

Через несколько дней по кончине великого князя Василия Ивановича старший из оставшихся его братьев Юрий в тюрьме оказался: о власти думать начал. Младший — князь Андрей Иванович Старицкий, что всю жизнь руку великого князя держал, только до сорокоуста дотянул, а там о разделе наследства осмелился заговорить. Мало ему показалось одной рухляди, что великая княгиня выделила. О городах толковать начал.

Уехал к себе в Старицу недовольный. У княгини везде соглядатаи — тотчас донесли. Не хуже мужа покойного стала придумывать, как врага своего достать. Затаилась.

Между тем князь Михаил Львович, советник, покойным князем ей назначенный, решил племянницу образумить. Из-за Овчины-Телепнева в беспутстве обвинил. Уж коли на то пошло, крыться с ним приказал. И вмиг в темнице оказался.

Никому великая княгиня не доверяла, так и тюрьму для самых опасных для нее преступников велела в самих теремах устроить.

Для такого дела палат покойной свекрови своей, византийской принцессы Софьи Фоминишны, не пожалела. Чтобы за всем самой следить, потачки узникам не давать. И не дала — через год князя Михаила Львовича Глинского не стало. Голодом уморили.

Подошел черед и Андрея Старицкого. Трижды звала его великая княгиня в Москву на Казанский совет. Дважды князь не поехал, а на третий решил и вовсе бежать из русских земель. Понял — не жилец он здесь.

Тут уж Овчина-Телепнев исхитрился — путь на Литву ему отрезал. Пришлось Андрею Ивановичу в Новгороде защиты искать. Только здесь сумел смутить его боярин: слово дал, честью великой княгини поручился, что никакого зла ему в Москве не станет.

Ошибся боярин. В неистовство великую княгиню привел. Ни с каким его словом считаться Елена Васильевна не пожелала: и князь, и боярин в той же дворцовой темнице оказались… Князь Андрей Иванович вскоре конец свой нашел. Овчина-Телепнев еще год продержался. То ли моложе был, то ли сильнее. Все равно от голода умер. Очевидцы говорили, что еще и в железах, прикованный к стене, сгнил.