Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Во время съемки Ника действительно забывала стихи, но вовсе не по той причине, о которой говорила Галич. По словам Борсюка, пока оператор перезаряжал пленку, а это длилось 10–15 минут, Ника выходила из комнаты, а когда возвращалась, то видно было, как она на глазах пьянела. Очевидно, на кухне была припрятана заначка. Ну, и совсем шокирующий кадр, когда собака схватила колбасу, которую Ника пыталась у нее вырвать с криком: «Сволочь!» Анатолий Давыдович сначала опешил и не мог понять, неужели это слово относилось к нему, а услышав: «Ах ты, гадина!» – все понял, тоже схватил и стал удерживать колбасу, чтобы оператор успел снять, а зрители в последующем поняли, что Ника, ругаясь, не имела в виду Борсюка.

«Прошло всего пять лет, – говорит Анатолий Давыдович, – а уже нет надежды. У меня было впечатление, что то ли Ника прожила всю жизнь очень быстро, то ли у нее середины жизни, допустим, от пятнадцати до шестидесяти лет просто не было. Была девочка, девочка, потом раз – и старуха, которой ничего не интересно, которая уже прожила жизнь, ничего ни от кого не ждет хорошего и ничего не может в своей жизни изменить, да и жизни-то не знает совершенно: где магазины, где прачечные, что делается в других странах, какие там правительства. На этом пятачке она толклась. О нескольких людях, которые ее окружали, ничего плохого сказать не хочу, но и хорошего тоже. Выпивка – весь круг их интересов.

В первую съемку я поехал с книжкой стихов Ники, и она мне ее подписала. В 2000 году я эту книжку тоже взял с собой. Если сравнить два ее автографа, то даже по содержанию записей видно, какие изменения произошли. Если первый автограф был обращен вперед, на какие-то встречи и планы, то второй уже был статичный, на одном месте, просто чтобы что-то написать. Я никому не судья. Каждый знает меру своей вины, и, думаю, за все рано или поздно придется платить. А кое-кто уже и платит по счетам. Жаль, что не все, кто приложил руку к Никиной судьбе, понимают степень своей ответственности и вины. Я чувствую это, но сформулировать, чтó должен был сделать, не могу».

В конце того же 2000 года Ника с некоторым оптимизмом рассказывала о своей жизни: «Более-менее все течет, движется. Я заканчиваю режиссерские курсы, режиссер театра и кино. Сейчас как-то подхалтуриваю, то в “Утренней почте” снимусь, то еще где-то, такие мелочи, чтобы как-то на плаву удержаться. Со стихами все прекрасно, пишутся. Жив еще курилка. Я не буду читать, но они есть. Единственное, что случилось, – если раньше, написав стихотворение, я забыть его не могла, то в последние годы – может, это из-за алкоголизма – ничего наизусть не помню, уже надо читать по бумаге. И свой блокнот недавно потеряла, со всеми стихами. Было обидно до слез»[238].

Не думаю, что в то время Нике писалось – не зря она не захотела читать стихи и просила поверить на слово, что они есть. А вот забывчивость у нее была не только от алкоголизма, но и потому, что уже лет десять не читала стихи на публику. Что касается блокнота, то, по словам Мининой, он был. «Сразу справа у входа в квартиру Ники, – вспоминает она, – была ниша, заваленная бумагами, и какие-то стихи в блокноте, какие-то – на листочках в столе. Я лично их видела. Куда все они делись потом, не знаю. Но, по-моему, никто ничего не нашел».

Вспоминает Алена Галич: «Как-то Ника позвонила мне очень радостная, сказала, что восстановилась на заочном в Университете культуры, что она быстро напишет диплом, у нее есть театр, в котором она будет готовить спектакль, и покажет его мне. А до этого еще были разговоры с Розовским, я уж не знаю, насколько это правда, но, с Никушиных слов, он обещал, что ее возьмет. Я еще подумала: может, она попадет в коллектив и как-то сумеет остепениться – ведь коллектив очень сдерживает. Хотя в театре очень тяжело, это еще свой, знаете, такой маленький гадюшничек. Но Миронов в это время запил, его убрали из театра, и Нику никто туда не взял. Тогда они с Сашей приняли детский коллектив, с которым должны были выпустить спектакль. К сожалению, я его не успела увидеть».

Вспоминает Константин Постников: «Когда мы с Никой порвали отношения, ко мне приехала Аканэ, и мы в Ялте сыграли свадьбу. В 1998 году она уехала в Японию и там родила нашу дочь Каýри, а потом вместе с ней, когда девочке исполнилось восемь месяцев, вернулась в Ялту. Как раз в это время туда приезжала Ника и звонила мне, но я отказался с ней встречаться. Тогда она поехала к моей племяннице и сказала ей: “Я буду нянчить Костиного ребенка”. Кто ж доверит ей ребенка? Кто доверит?! Категорически нет! Она звонила, но я на контакт с ней не пошел».