Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

Именно в этот приезд Семенов, который остановился в гостинице «Ялта», познакомился со стихами Ники. Но об этом – через пару страниц.

В статье «И вечный бой…», написанной для газеты «Слава Севастополя» в 1985 году, Александр Круглов[73] отмечает способность Юлиана Семеновича «охватывать человека всего целиком, хотя эта способность и прикрыта добродушной свободной приветливостью, она особенно заострена. Природа природой, дар даром, но и годы работы ученым-востоковедом, спецкором столичных газет, на дипломатическом поприще (где и кем только он не работал!) – словом, бесчисленное множество встреч на всевозможных уровнях, на всех широтах и долготах земли изощрили его проницательный ум. Отсюда и способность писателя так полно и точно влезать в шкуры и души тех – и своих, и врагов, – кого заставляет он действовать, думать, страдать на страницах своих многочисленных книг».

У известного критика и писателя Льва Аннинского[74] несколько иной взгляд на творчество Семенова. «Возможно, что высокий класс профессиональности Юлиану немножко мешал – он делал все чуть быстрее, чем надо было бы, чтобы ощутить неразрешимость некоторых проблем. Есть проблемы, которые по природе своей неразрешимы. И русская мысль эти проблемы любит. Русский человек любит погрузиться в неразрешимость и объяснять этим все свои беды. А Юлиан все проблемы разрешал. Он был рационально мыслящим писателем и поэтому так быстро работал».

Не могу не привести отрывок из рассказа Дмитрия Лиханова[75] «Юлиановские календари», который считает, что у Семенова был талант, возможно, даже более развитый, чем писательский, – талант друга. «Все без исключения, – пишет Лиханов, – помнят и по сей день хранят в своих сердцах те, поистине яркие, словно вспышки, дни, месяцы, годы дружбы с Юлианом Семеновичем.

У Семенова было много друзей. Гораздо больше, чем врагов. В Мюнхене. В Нью-Йорке. В Гаване. В Праге. В Ленинграде. В Крыму. И, конечно, в Москве. Он мог позвонить любому. В любое время суток. Или отозваться сам из какой-нибудь затерянной гостиницы в самом чреве Берлина в половине третьего ночи. Готовый помочь, мчаться на другой край света, если того просит друг. Он не искал в дружбе выгоду. А должности, звания, общественное положение человека были для него не слишком важны. Не по такому прагматичному принципу выбирал Семенов друзей. Они либо нравились ему, либо нет. Только-то и всего.

Помню, как-то раз он собрал друзей в Ялте. Человек сорок. Оплатил дорогу. Номера в “Ореанде”. Спускался к ним каждый день за сорок верст со своей дачи в Мухалатке, пил с друзьями холодное “Инкерманское”, строил планы по приобретению Ялтинской киностудии и строительству автобана из Крыма до самого Парижа, потом пил таблетки из набитой медикаментами сумки и вновь возвращался в Мухалатку на заднем сиденье автомобиля, которым управляла его младшая дочь Ольга. А назавтра все повторялось вновь. Семенов не уставал дружить. Не уставал встречаться, разговаривать, радоваться общению. Дружил взахлеб. Точно так же, как и писал. Он вообще жил страстно».

А еще, и об этом знают немногие, Юлиан Семенов писал стихи. Приведу первую и последнюю строфы его стихотворения, написанного в 1983 году:

Поправши ужас бытия
Игрой, застольем иль любовью,
Не холодейте только кровью,
Мои умершие друзья…
<…>

Не забывайте утром сны.

Приходим к вам мы поздней ночью,
Храните нас в себе воочью,
Как слезы раненой сосны.

Всего этого Карпова, конечно, не знала, но то, что Семенов большой писатель, ей, без сомнения, было известно. Поэтому она решила выяснить, в каком номере он живет, и зайти к нему. Но не успела это сделать: однажды, когда она сидела в своем кабинете, внезапно открылась дверь и вошел он сам в белоснежной рубашке, подтянутый, похожий на иностранца: лицо круглое, выбритое, чистое, в движениях и взглядах чувствовался шарм.