Тайны жизни Ники Турбиной («Я не хочу расти…»)

«Здравствуйте, – обратился он к бабушке Ники, – Владимир Владимирович Михно[76] сказал, чтобы вы на час-полтора дали мне машину съездить на дачу, а через три часа я улетаю в Москву». – «Здравствуйте, Юлиан Семенович, очень приятно», – сказала Карпова и, сама не зная почему, добавила, что машину она ему не даст до тех пор, пока он не прочитает стихи ее внучки. «Ну, знаете, – у Семенова округлились глаза, – ко мне обращаются столько бабушек и дедушек с просьбой ознакомиться с гениальными творениями их внуков». – «Не надо много, – предложила Карпова, – прочитайте два-три стихотворения». – «Нет», – возразил Семенов. «Тогда прочитайте всего одно. Мы говорим уже пять минут, а тут нужна минута», – взмолилась бабушка и подсунула ему впоследствии ставшее известным стихотворение «Тяжелы мои стихи – камни в гору…». Потом дала Семенову папку, он сел в кресло и не встал, пока не прочитал кое-что из ее содержимого, составлявшего порядка двухсот стихотворений. «Это гениально! – воскликнул Семенов. – Передайте эту папку в мой номер, и через месяц к вам приедет корреспондент “Комсомольской правды”».

Карпова от радости хотела броситься ему на шею. Она дала ему машину, попросила сотрудницу отнести папку в его номер и больше с ним в тот раз не виделась. Ровно через месяц в Ялту по просьбе Семенова приехала корреспондент «Комсомолки» Валентина Николаева, молодая женщина, милая, добрая. Цель ее приезда состояла в том, чтобы удостовериться, что стихи пишет именно Ника, а не кто-то другой, к примеру, ее дедушка Анатолий Никаноркин, чьи книги стихов издавались не только в Крыму, но и в Москве.

В Ялте Николаева, по словам Карповой, прожила месяц, из которого несколько дней – у Ники дома, общалась с ней с утра до ночи. Они с Никой быстро нашли общий язык, Ника часто ходила к ней в гостиницу и даже посвятила ей стихотворение «Я поверила взгляду…».

А теперь предоставим слово самой Валентине Иосифовне Николаевой, которая рассказала, как все было в действительности: «Предыстория моего появления в Ялте у Ники такова. Зимой 1983 года в ялтинской гостинице, где работала в администрации бабушка Ники, поселился Юлиан Семенов. До этого местная газета уже опубликовала небольшую подборку стихов девочки; стихи ее, все до единого, тщательно перепечатывали в семье на пишущей машинке и складывали в папку. Однажды Людмила Владимировна и подошла к писателю, попросив его посмотреть и оценить стихи, и отдала ему картонную папку с бельевыми тесемками… Вернувшись в Москву, Юлиан позвонил одному из своих знакомых руководителей в “Комсомолке”, сказав, видимо, что стихи невероятно необычны для ребенка, что они у него вызывают даже сомнения в авторстве.

Я в то время работала собственным корреспондентом “Комсомолки” по Ставропольскому краю и республикам Северного Кавказа. У меня своя епархия, за которую отвечаю, жила я тогда, то есть корпункт у меня был в Ставрополе. Но мы много мотались по всему Союзу. Вот однажды звонок раздался: заместитель главного редактора попросил слетать в Ялту и, в силу моих деликатных женских свойств, разобраться в ребенке, главное, установить или не установить авторство стихов.

Я прилетела в Ялту, не имея ни малейшего понятия о стихах Ники: кто бы мне их прочитал? В первый день Ника знакомила меня со своей живностью, хозяйки чай собрали. Дали тоже папку со стихами, чтобы в гостинице почитала. Заглянула все же мельком в их доме в стихи – мороз по коже… Мое отношение к Нике мгновенно изменилось и к своей миссии тоже…

В общем, когда я на ночь в гостинице прочитала стихи, даже слегка заболела. Как совместить подспудно разлитый в стихах громадной силы драматизм, трагизм, глубинную философию с ребенком? Кстати, восьмилетняя, Ника была девочка точно из западного журнала: прелестная стрижка, юбчонки удлиненные, водолазки в обтяжку. В ней было того же неуловимого свойства редкое очарование, как, например, в Белле Ахмадулиной…[77] Даже стихи свои, как услышала потом, она слегка пела, горлышком произносила – на манер Беллы. Стильная, в манерах большое самоуважение. Как перед необычным явлением природы, я перед ней в глубине души даже оробела.

В Ялте я была четыре “чистых” дня (не считая дней отъезда – приезда). Месячную командировку, как говорила вам бабушка Ники, в “Комсомолке” могут выписать разве только на необитаемый остров, чтобы вероятнее прошел эксперимент. И у них ни разу не ночевала – ну, незачем ночевать в чужом доме, была у них немного, по нескольку часов. Удивляюсь, зачем это бабушка придумала? В гостинице, где она работала, у меня был удобный номер. Кстати, в памяти у меня осталось, что жили мои герои не очень кучеряво, как и большинство советских интеллигентных семей. Тесная кухонька, советского производства мебель, в общем, серая панельная хрущоба… Женского уюта особо я не увидела, хоть и написала с натяжкой в заметке, что все дышит красотой и поэзией в квартире (несколько рисунков, в самом деле подлинных висели).