Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Очень похожая история произошла с уже упоминавшимся в первой главе Матвеем Чурсиным, отставным секунд-майором и тоже участником Русско-турецкой войны, в 1768 году сражавшимся под Хотином. После отставки он служил казначеем в Тверской губернии и, как и Замыцкий, запутался в финансовых операциях, был под арестом, распродал свое имущество и понес убытки, как он уверял, на две тысячи рублей. Согласно показаниям его крепостной, именно после происшествия в Твери Чурсин и помешался. В 1788 году Екатерина II назначила ему пенсию 10 рублей в месяц, на которые он жил в Москве с тринадцатилетним сыном (жена от него ушла). А. А. Прозоровский писал о Чурсине, «что он в уме помешен и совершенной бродяга», «питался он, ходя по домам, и во оных был употребляем в шутки», то есть над ним потешались и использовали его в качестве домашнего шута. В январе 1791 года императрица распорядилась отдать Чурсина его двоюродному брату, коллежскому советнику Ивану Байкову, но уже в сентябре тот попросил больного у него забрать, поскольку от него одно беспокойство. В результате Чурсин был определен в дом сумасшедших, а его сын — в народное училище, причем приписку о судьбе сына Екатерина II сделала на итоговом решении собственноручно[271].

В отличие от Замыцкого, Чурсина и Рогова, коллежский асессор Александр Сытин не был совсем нищим. Хотя он и жаловался, что по разделу с братьями и сестрами ему достались «худые деревни», он был владельцем более трехсот крепостных душ. Сытин был несправедливо, как он считал, уволен, погряз в разборках с соседскими помещиками и около десяти лет ходил по инстанциям, безуспешно пытаясь использовать знакомства с разными влиятельными лицами, чтобы восстановиться на службе. По сути дела, Сытин оказался как бы выброшен из той общественной среды, к которой принадлежал по рождению (будучи внуком стольника и сыном иркутского вице-губернатора), по своему чину и предыдущей карьере, и обретение хоть какого-нибудь места стало его навязчивой идеей. В результате он отчаялся, сошел с ума, стал твердить, что императрица — его жена, и просить, чтобы его определили в службу «к придворной церкви пономарем или вице-лейб-кучером или в лейб-гусарской эскадрон вице-корпоралем, а хотя и рядовым». Примечательно также, что в его жизни тоже был эпизод, связанный с растратой казенных денег: в конце 1740‑х годов он был избран казначеем Азовского пехотного полка и при обнаружении недостачи судим военным судом, приговорен к смерти, замененной вычетом жалованья за четыре месяца. Показания, данные Сытиным в Тайной экспедиции в 1776 году, изобилуют таким количеством интереснейших деталей, что заслуживают отдельного рассказа (см. главу 7), но, если не непосредственной причиной, то, по крайней мере, фактором, сыгравшим существенную роль в его помешательстве, было, в сущности, то же, что и в случаях, описанных выше, — маргинализация личности, вызванная определенными жизненными обстоятельствами.

Участие в военных действиях, столкновение с законом, длительное тюремное заключение, судебное разбирательство, телесное наказание, невозможность устроиться на службу, потеря средств к существованию, семейные неурядицы — все это, как показывают изученные документы, могло стать причиной психологической травмы, в свою очередь становившейся толчком к психическому заболеванию. Практически полный набор вышеперечисленного обнаруживается, например, в деле отправленного в 1740 году в костромской Богоявленский монастырь отставного капитана Алексея Руднева. Начав службу в Преображенском полку, он был выпущен поручиком в Троицкий пехотный полк, участвовал в походе в Польшу 1733–1735 годов, заболел там «французской болезнью», содержался под караулом за драку, учиненную в состоянии безумия, был освидетельствован медиками и на основании поставленного ему диагноза вышел в отставку. Руднев обвинял жену в том, что она отняла у него имущество, пыталась отравить и жила «блудно» с дворовыми. Жена и донесла на него в московскую контору Тайной канцелярии, обнаружив в его вещах некую бумагу (сама она была неграмотная), оказавшуюся текстом религиозного содержания, но с упоминанием антихриста и лиц царской фамилии. Подследственный уверял, что написал это под влиянием Книги Ездры еще несколько лет назад, в польском Люблине, во время болезни, но Ушаков заподозрил в написанном «наущение жидов», и приговор был суров. В последующие годы этот приговор несколько раз подтверждали, но в июле 1744 года власти монастыря, где Руднев содержался, самочинно его освободили, выдав паспорт и велев явиться с ним в Синод, что вызвало скандал и повлекло наказание своевольных монахов[272].