Тайные безумцы Российской империи XVIII века

Присланные от вас о содержащемся в Москве в Тайной экспедиции белевскому купце Тимофее Фомине реляции, так и его собственное доношение и последнюю его руки записку МЫ разсматривали. Из всех же оных Мы примечаем, что он от распутного пьянства в уме помешан. А посему и всем его доносам веры дать, а тем более следовать не должно. Хотя ж он за дерзновенное и напрасное им вас и весь генералитет поношение и заслужил наказание, но в разсуждении, что сие от него произошло не инаково, как от помешанного в уме человека, то и от онаго его всемилостивейше освобождаем. А чтоб впредь от него более продерзостей не произошло, то послать его в Тобольск, где велеть над ним и за его поступками иметь присмотр тамошнему главному, откуда его однако не отпускать. И буде по бытности его тамо дурных поступок будет за ним не примечано, да и в уме совершенно исправитца, то тогда можно ему дозволить тамо жить на свободе и торговать купцу, только по тому ж из города его не отпускать и пашпорта не давать, да и доносов от него какого б содержания оне не были, не принимать. В протчем МЫ НАШЕЮ милостию вам благосклонны пребываем. Маия 25 дня 1765 году.

Следом пришло письмо А. А. Вяземского, в котором уточнялось, что, если жена Фомина с детьми захочет последовать за мужем, то следует ей это разрешить. 3 июня это сообщение было передано Пелагее Ивановне, которая сначала решила ехать с малолетним сыном, оставив двух дочерей свекру, но вскоре (возможно, посоветовавшись с родными) ехать в Сибирь передумала. В тот же день высочайшая воля была объявлена самому Фомину, после чего он попросил позволения написать в вотчинную контору, что не сможет больше держать откуп на катательную гору, а также доверенность на имя отца, который должен был уладить его денежные дела и, в частности, получить более тысячи рублей за отвоз вина в Петербург. Эта просьба тоже была удовлетворена, и уже через несколько дней Тимофей Иванович отправился в путь.

Два с половиной года спустя, 25 ноября 1767 года, сибирский губернатор Д. И. Чичерин прислал рапорт Н. И. Панину, согласно которому Фомин «в уме исправился», но едва ли не умирает от голода, а потому, спрашивал губернатор, не стоит ли отпустить его в Белёв? 13 декабря последовал ответ Панина: императрица повелела записать Фомина в местное купечество, дать паспорт и отпустить «в верховые города», но при этом взять с него подписку, что в Москву и Петербург он приезжать не будет[262].

Дело белёвского купца Фомина последовательно демонстрирует все стадии следствия. Как можно заметить, московские чиновники сами никакие решения не принимали. Все решения по делу принимались на высшем уровне, причем императрица, проявившая осведомленность о делах раскольников прошлых лет, давала указания, как вести следствие и какие именно следственные действия предпринимать. Московская контора Тайной экспедиции находилась при этом под контролем генерал-губернатора, и именно через него осуществлялась коммуникация с Петербургом. Возможно, поэтому послания из Москвы в Петербург и обратно доставлялись максимально быстро и все следствие было завершено за два месяца. Обращает на себя внимание, что в деле нет никаких следов применения к подследственному не только физического воздействия, но и каких-либо методов устрашения. Все его просьбы удовлетворялись, еду ему, судя по всему, приносили из дома, правда, среди прочего он жаловался, что к нему не пускают каких-то девушек-служанок, подозревая, видимо, что приходят они для «блудного дела». С точки зрения организации делопроизводства Тайной экспедиции примечательно, что переписка Чичерина с Паниным, шедшая, очевидно, в обход этого учреждения, также сохранилась в деле.

Следственное дело Фомина не содержит каких-либо сведений о том, было ли ему позволено взять с собой в Сибирь деньги и какое-то имущество, но, скорее всего, было. Примечательна и забота сибирского губернатора, чьи слова о том, что Тимофей голодает, не следует понимать буквально. Так в XVIII веке часто обозначали отсутствие постоянного дохода. Чичерин вряд ли был знаком с содержанием доносов Фомина, но, по-видимому, знал его лично и воспринимал просто как душевнобольного, удаленного подальше от столицы. Императрица же то ли за два года забыла свое первоначальное приказание не выпускать Фомина из Тобольска, то ли смягчилась, но, так или иначе, в целом с ним обошлись довольно гуманно и даже не посчитали нужным изолировать в монастыре. Почему? Однозначного ответа на этот вопрос у нас нет. Можно лишь предположить, что, судя по одному из приведенных посланий императрицы Салтыкову, Екатерина сочла Фомина страдающим безумием старообрядцем. Тобольск, в то время столица Сибири, не был, в отличие, например, от Оренбурга, местом ссылки, и Фомин формально не был ссыльным. Он был освобожден от наказания, но был ограничен в передвижении и находился под надзором. Этот его неопределенный с точки зрения закона правовой статус был исключительно результатом монаршей воли.