Тайные грехи

течение недели.

— Типа, так на пятьдесят процентов романтичней, — сказала я.

Она моргнула. Не поняла меня. Я вздохнула.

— Йони нравится девушка-с-девушкой, — сказала она. — Я бы попросила тебя, но…

— Нет, спасибо. Не сегодня.

Не сейчас. Я пока не готова к подобным вещам. Я позволяла много обыденного

тисканья, но ничего близкого по интенсивности тому, что предпочитала Йони.

Йони высунула свою голову. Ее пушистый белокурый боб-каре поддерживался

широким кружевным ободком, и она носила митенки — беспалые перчатки длиной до

локтя с множеством серебряных браслетов на запястье.

— Линн, — позвала она вполголоса.

11

Половина людей на курящей палубе повернулись при этом звуке, а затем вернулись к

тому, чем занимались.

— Что? — спросила Линн.

Мы стояли у двери, и Йони вышла.

— У них номер наверху. Идет разговор об игре в покер. У тебя есть наличка?

— Да, — ответила Линн.

— И у меня, — сказала я.

Взгляд Йони пронзил меня насквозь, и я поняла свою ошибку. Я собиралась стать

жужжащим нарушителем на этом празднике жизни. Я затушила свою сигарету ботинком.

— Не берите в голову. Я пойду прогуляюсь. Увидимся позже.

Я не дожидалась ответа. Если Линн хотела трахнуться с одним или сразу с двумя из

тех парней, я могла бы вызвать такси до дома. Хотя я не пошла к выходу. Я спустилась по

деревянным ступенькам на пляж. Ногами я чувствовала холодный песок даже через

ботинки. Чуть раньше днем шел дождь, и мои следы напоминали форму полумесяца на

темном песке в свете прожекторов. Я ушла к ватерлинии, чтобы быть вне досягаемости

света, не оглядываясь назад, и села, притянув колени к груди, обнимая себя, чтобы не

замерзнуть.

Свет исчез, и ночь поглотила всё в нескольких шагах от меня, где песок был плоский

и влажный, испещренный полосами движения волн и подчеркнутый кучами морских

водорослей.

Я не обиделась по поводу оргии. Я не была заинтересована. Но я любила покер.

Я зарылась пятками в песок. Пошло оно всё. Я не знала, что делать: с моим телом, с

моим местом в этом мире, с моей семьей. Из-за всего этого я чувствовала себя как в

ловушке. В нескольких шагах от меня, пенясь и шипя, разбивались волны. Я не знала, был

прилив или отлив. Не важно.

Я не знала, во что я верю.

Отчаяние определяло жизни моих друзей. Они истошно пытались соответствовать,

делать свои семьи счастливыми или решать то, кем они непосредственно были. Я не

понимала необходимости утверждения или одобрения. Мне претили разговоры за спиной

и страдания по парням. Мужчин мотивировали слезы и боль, что казалось неоправданным.

Странно. Не в моем духе. У меня были друзья, которые в одну минуту были нормальными,

а затем с ними случался гребаный припадок, когда их тела менялись.

Я это тоже чувствовала. Но все мы ходили в школу на одни и те же курсы. Все мы

знали, что это произойдет. Почему же я веду себя так, словно это стало для меня шоком?

Я медленно отсекала их от себя до того момента, пока не осталось тех, кто не мог

бороться. Никто не догадывался, как справиться со мной. Даже я не знала. Я никуда не

вписывалась, и мне было все равно. Возможно, это была моя версия хандры богатенькой

девочки. Возможно, я была просто слишком умна, слишком хороша во многих вещах. Или

слишком едкая для практического достижения этих теплых девчачьих взаимоотношений.

Я ни от кого не зависела. Не чувствовала себя полезной.

Я ощущала себя так, словно у меня в голове происходило больше, чем у

большинства людей; затем я думала, что была не в себе из-за веры в это. Так что я стала

устанавливать контакты, пробуя завести больше друзей. Затем я осознала, насколько

пустыми были эти взаимоотношения. Я поняла, что в моей голове действительно

происходит больше, чем у большинства людей, и начала жить заново.

Линн исчезла в клубе, на пути к номеру, для участия в групповушке втроем или

вчетвером, а я осталась брошенной на пляже. Я могла бы сделать это и впятером, почему

нет? В любом случае: какая была бы разница?

Траханье с одним или с десятью людьми не было особо важным опытом, но я должна

знать, зачем мне нужна хандра.

— Теперь это не хандра, — сказала я себе.

12

Мое напряженное лицо среагировало на брошенный комок песка прежде, чем мой

мозг засек двух полуобнаженных парней, бежавших сзади меня и пинавшихся песком.

Они нырнули в ледяной прибой.

Твою мать!

В Лос-Анджелесе было довольно тепло в марте, при прочих равных условиях, но

вода была чертовски холодной.

Парни доплыли до места, где ровно возвышались волны, и задержались на плаву,

наблюдая за горизонтом. Когда одна большая волна развернулась, завиваясь на вершине,

они в подходящий момент расположили свои тела так, чтобы прокатиться на ней. Они

потерялись в белой пене, а затем поплыли назад. Ребята были высший класс. Волна,

которую они оседлали, прошла мимо них, мимо границы влажного песка, к сухой линии в

шести дюймах от моих ботинок.

Был прилив.

Один из парней подлетел ко мне: прилипшие штаны, влажные волосы, по которым