Тайные ходы Венисаны

Домой, домой, скорей домой… С мамой и папой, с мамми и паппи… Вдруг с Агатой что-то происходит: ее словно становится две, и эти две Агаты не могут понять друг друга. Одной Агате, первой Агате, так хорошо, так спокойно, и она так счастлива, и руки мамы и папы касаются ее шубки и куда-то осторожно ведут ее на слабеющих ногах, подталкивают в спину, вот-вот первая Агата заснет и ей приснится дом, о, она так хочет, чтобы ей приснился дом, она так соскучилась по дому, по своему довоенному, счастливому дому, пусть мама и папа отнесут ее туда, как хорошо, что мама и папа ее нашли… А другой Агате, второй Агате, очень, очень страшно, потому что она мучительно пытается что-то вспомнить, и главные слова, которые крутятся у нее в памяти, – «мамми» и «паппи». «Мамми и паппи» – вот как называли себя эти разбойники, про них рассказывала Мелисса, что же рассказывала Мелисса?

Что-то совсем ужасное – они действовали парами, мужчина и женщина, и умели превращаться, превращаться…

«Нет, нет, – сопротивляется первая Агата, – я хочу заснуть и попасть домой, домой, не мешай мне, не смей мне мешать!» – но вторая Агата изо всех сил пытается остановиться, открыть глаза, хотя коленки у нее уже подгибаются, и мужчина, подхватив ее, взваливает себе на плечо. «Нет, нет, – в ужасе думает вторая Агата, – мне нельзя спать, я должна, я обязана вспомнить! Это было после Великой Войны за Свободу, когда дети-сироты просили подаяния на улицах и так мечтали увидеть во сне дом, и маму, и папу, что не убегали от мамми и паппи, даже зная, что их родители на самом деле умерли, а потом этих детей продавали… Продавали… Господи, мне надо проснуться! Какой ужас, я должна проснуться! Проснись, проснись, проснись, ну же, давай, проснись!..»

В следующую секунду Агата чувствует, что ее словно бы рвут на части – только не изнутри, а по-настоящему, снаружи; из ее шубки летят перья, кто-то кричит у нее над ухом:

– Проснись, проснись, проснись, ну же, давай, проснись!.. – но голова у Агаты огромная, тяжелая, и когда она валится с грязного плеча паппи в сугроб, ноги у нее подгибаются, и она остается сидеть в снегу.

– Тащи ее и беги! – орет паппи своей напарнице, а милитатто Оррен, уже успевший оставить огромный кровоподтек у паппи под глазом, теперь пытается вытащить из ножен кортик, но огромный паппи подминает его под себя.

– А ну вставай и иди! Вставай и иди, дура! – визжит мамми.

Агата с огромным трудом поднимается на ноги, ей немножко лучше, но она не может идти, хоть убей.

– Ищи фонарь, Агата, фонарь! Ищи фонарь!.. – сдавленно кричит милитатто Оррен.

– Держи ее! – орет паппи, адыхаясь. – Не пускай!

Мамми вцепляется Агате в плечи, Агате очень больно, и она пытается сбросить с себя эти грязные цепкие руки. «Фонарь, – недоумевает Агата. – Почему надо искать фонарь? Здесь же столько фонарей…»

Фонарь, под которым стоит Агата, кажется ей почти бесконечным – он уходит вверх, вверх, вверх, и от одной этой картины у Агаты до тошноты кружится голова.

– Давай, Агата! – кричит милитатто Оррен. – Ну же, давай!.. Тебе надо на вечеринку! Ты помнишь? Тебе очень надо на вечеринку! Быстрей, быстрей, быстрей!..

– Мне очень надо на вечеринку, – медленно повторяет Агата, кивая. – Мне надо на вечеринку в честь папы и мамы. Торсон встретит меня дома… На вечеринке в честь мамы и папы…

Происходит удивительное: при слове «вечеринка» мамми и паппи на миг замирают от удивления и переглядываются. Этой секунды милитатто Оррену достаточно, чтобы сбросить с себя паппи и вырвать Агату у мамми из рук. Держа Агату под мышкой лицом вверх, как сломанную куклу, как мешок, он начинает метаться от фонаря к фонарю. Все фонари кажутся Агате высоченными, они уходят почти в самое небо, но она вдруг понимает, что у одного фонаря и правда не видно верха, а боковые перекладины для фонарщика елочкой уходят высоко-высоко. Глаза у Агаты начинают слипаться, но милитатто Оррен резко ставит Агату на ноги, тормошит, тащит, поднимает, подсаживает, шубка Агаты остается у него в руках. Паппи черной тенью виснет у него на шее, руки миллитато Оррена размыкаются. «Заснешь – погибнешь! – кричит вторая Агата первой. – Слышишь? Не спи, не спи, не смей спать!» Ладони Агаты липнут к ледяным перекладинам, и, не открывая глаз, она из последних сил лезет вверх, вверх, вверх и говорит себе только одно: «Не спать. Не спать. Не спать». И даже когда нож паппи входит в спину милитатто Оррена и от его крика слезы текут у Агаты из-под век, ей хватает сил только повторять себе: «Не спать. Не спать. Не спать…»