Тайные пороки академиков

а морда без шерсти восковая обернется и полыхнет на нее пламя серы брома и хлора

дымом зачернило весь запад кровь звенит!.. Ржавь грызет провода…

Толстобрюхие блохобойцы с тяжкими молотами примахались…

и поднялась длинная мотелка чугунного журавля – небесного верблюженка – выше всех звонов и земель и запела голосом в коем видны нарывы:

звени звени моя осень,
звени мое солнце!

знаю я отчего сердце кончалося –

а кончина его не страшна –

отчего печаль перегрустнулась и отошла

и печаль не печаль – а синий цветок.

все прощу я и так, не просите!
Приготовьте мне крест – я пойду,
да нечего мне и прощать вам:
все, что болит, мое родное
все, что болит, на земле – мое благословенное
Я приютил в моем сердце все земное
и ответить хочу за все одни.
 звени звени моя осень…
 . . . . . . . . . .

(Осенний Сон).

Хей – тара!
Тере – дере – дере – ху!
Хода – кулэ – нэээ…

и не подроются под него… обступили черненькие:

– Как за все отвечу?! Кто ты что можешь все прощать? Мы не позволим нам ведь больно и мы не привыкли! Хорошо! сбросят с горы, душу разрежут и потом ходи звени им на потеху.

Но длинноногий стал увеличиваться и скрылся в дыму бросились его искать

многие слыхали как хлопнула вверху дверь,

строгостью не проймешь – лестью купишь –

ты чуткий, радужно скорбный святой иди к нам, первый!

весь лазоревый!..

так бежали за ним тщедушные.

Но дерзкий журавль описав в воздухе круг начал опадать точно пьяный на толпу где уже заметное произошло движение – все увидели стальной остов белой птицы.

«Кто не умирал от смеха видя
Какие выкидывает в пляске журавль коленца
Но здесь смех приобретая оттенок безумия
Когда видели исчезающим в клюве младенца
Матери выводили
Черноволосых и белокурых ребят…»

(В. Хлебников).

И шептали: о птица ясная! ешь все

и умирали следя взором

рассмеялся журавль протяжно, захлопал крыльями и они отвалились

– о друзья калошные свистуны смерти.

то не сердце раскололося а ваши старые уши

вы привыкли слушать слова – но где ваши речетворцы всю жизнь молчавшие?

Когда будете угадывать по носам?

не поняли мычания как поймете молчание?

Слушают стригики…

а под тенью забора животненький лежит и хохочет: сурожки вы серые безтолковые всех грызете

друзья калошные куда вперед лезете

«да здравствуют гордые калоши!

Кто встретит в лесах Балтийского побережья пару калош без человечьих жалких ног – да узнает – это ведь мои калоши.

Они были слишком славны и велики слишком велики – чтобы держаться на ногах.

Возвышенные!

Счастлив тот кого назовут они другой – на чьих ногах они согласятся путешествовать..

Они всегда презирали меня…

Они были так благородно независимы и салонно воспитаны – что почти никогда не оставались в передней… Нет! И я замечая это лишь тогда, когда они уже успевали достойно заслужить внимание всех сидящих в гостинной…»

(Садок Судей II).

. . . . . . . . . .

не вмещается творь ни в бывшие законы ни в бумагу: за явною пругвой глядит заумь

вершок бумаги открыл Сибирь

лень дикая татары и буяны

– Это-ли? нет-ли?
Ти-и-и, ти-и-у-у
Эх Анна Мария Лиза
Хей – тара!
Тере – дере – дере – ху!
Холе – кулэ – нэээ…

(«Трое»).

морочь? нет! Ешь прямо

ногою не дрыгаю тюлень

      «– илень

к полдню стала теплень

на пруду сверкающая шевелится шевелень…»

* * *

– Гм, да! может это и хорошо… не понимаем – но допустим…

Только ведь скучно это – словечки да буковки

бесконечное заумное

вы бы что-нибудь занимательное написали

этак листов в 200, да в прозе

ну «войну и мир» там что-ли.

– Рады вам услужить начнем роман… Она красавица он недурной брюнет с хищными зубами

x + y + z

Такова уже классическая форма!

«Гомер говорит: Нирей был прекрасен Ахил еще прекраснее. Елена обладала божественной красотой – но нигде не пускается он в подробное описание красоты. А между тем содержанием всей поэмы служит красота Елены». (Лаокон XX гл.) Итак если Елена для нас x то и красота ее y – получаем формулу

х. y = x.y

и т. д. Что «Елена прекрасна» ничего не говорит потому что и Навзикая прекрасна и Мария и т. д. Какова же именно Елена – неизвестно. Гомер пытается изобразить ее так: «старцы народа… уже не могущие в брани, но мужи совета… сильные словом», лишь только увидели идущую к башне Елену, «тихие между собой говорили крылатые речи»: