Тайные пороки

Петербургский Саваоф, забыв о Препедигне, порывисто устремился навстречу вошедшему, обнял его и расцеловал. С выражением снисходительного превосходства тот выскользнул из объятий и посторонился. Из-за его спины выглянул еще один мужчина, в возрасте, с несколько обрюзглым лицом, с длинными остроконечными усами, вытянутыми прямой линией до середины щек. Под мышкой у него был зажат портфель.

— Чего надо? — спросил хмуро мужик, исподлобья взглянув на солидного гостя с портфелем. — Хочешь, чтобы Папе звонил?

Изящным и небрежным жестом элегантный красавец взял любовника Препедигны под руку, что-то пошептал ему и через минуту оборотился к своему спутнику:

— Господин депутат, можете вручить ваше прошение.

Обнадеженный проситель принялся вынимать из портфеля бумаги. Но едва бумаги были извлечены на свет, как подскочила Препедигна, выхватила листки и вместе с ними вспрыгнула на диван. Приплясывая и извлекая из дивана скрипучие мерзкие звуки, она медленно по листочку бросала текст прошения налево и направо.

— Что это? — Хмуро спросил мужик, опасливо следя за каждым движением Препедигны.

— Проект реформирования народного просвещения, — несколько растерянно ответил депутат.

— Я сожру его, — заявила Препедигна, — он мешает мне спать с Саваофом. А супа вы мне не даете.

— Вся надежда на вас, — проситель, преодолев минутное замешательство, выдвинул вперед правую руку. — А силы народные уже созрели. Низы требуют радикальных перемен.

— О! — вскричала Препедигна и, швырнув оставшиеся листки на пол, соскочила с дивана и бросилась сзади на спину любовнику. — Низы! Низы! Мои низы тоже требуют! О мое духовное солнце!

Полуудушенный объятиями страдалец начал извиваться, в надежде освободиться от бесноватой.

— Я прикончу тебя, гадина, — шипел он, пытаясь укусить руку Препедигны, чтобы та разжала хватку, — я тебя породил, я тебя и убью. Отродье сатанинское, шлюха, проститутка, иуда!

— Пусть, — хрипела Препедигна, — пусть я проститутка. Но я не Иуда!

— Иуда, Иуда, Иуда, — перешел на крик живой бог, — повесить тебя мало, четвертовать! Гадина, б…ь!

Препедигна обмякла и рухнула на пол, опрокинулась навзничь, разбросала крестом руки и завопила в потолок:

— Меня? Четвертовать? Только после Ардалиона Хрянова!

Глава 11

Следователь Казанской части Павел Миронович Тернов, не желая привлекать к себе излишнее внимание политиков и газетчиков, поехал в Государственную Думу в штатском. Переоблачиться из служебной шинели в цивильное велел и своему помощнику Лапочкину. Тот, правда, рвался в приют для бездомных кошек, чтобы учинить там обыск и обнаружить тайники, где хранятся антиправительственные бумаги, свидетельствующие о гнусном заговоре, но Тернов посчитал, что предприятие это преждевременное и опасное. Тоцкий, если он причастен к подполью либеральных ветеринаров, знает Лапочкина в лицо — как ни гримируйся, разоблачения не миновать, учинят скандал, под шумок уничтожат улики.

Павел Миронович не хотел признаться даже своему помощнику, что главным образом опасается скандала в прессе, менее всего он желал прослыть сатрапом, беспощадно преследующим хоть и сбившихся с пути праведного, но бескомпромиссных мучеников. Да и слишком свежи были воспоминания о том, как под градом нападок либеральной прессы, некоторые полицейские и военные, не выдержав угрызений совести из-за участия в подавлении беспорядков 1905 года, впадали в запойное пьянство, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством.

Единственное, на что согласился Павел Миронович, так это отправить в приют агента под видом санитарного инспектора. Лапочкину ничего не оставалось, как покорно исполнить волю молодого начальника.

К Таврическому они прибыли уже в послеобеденное время — с четверть часа назад началось вечернее заседание. К ограде липли зеваки. Возле самого здания Думы народу было немного: городовые, извозчики у экипажей, шоферы. Внутри же по залам и коридорам сновали какие-то сомнительные личности, по углам толклись группки мужчин, которые переговаривались, курили, смеялись, зорко посматривая вокруг, — как бы опасаясь чужих ушей рядом. Безошибочно — по фотоаппаратам и блокнотам в руках — узнавались в толпе репортеры. Горожане, правдами и неправдами заполучившие пригласительные билеты для гостей, спешили в зал заседаний, на их лицах была написана гордость от сознания причастности к судьбоносным моментам истории, свидетелями которых они сейчас станут.