Тайные смыслы Второй мировой

По привычке прежних отступательных боев я поискал промежуточный рубеж от Крюкова до Москвы, где можно было бы зацепиться, и этого рубежа не нашел. Я представил врага на улицах Москвы… строй гитлеровцев в парадной форме во главе с очкастым сухопарым генералом в белых перчатках и с легкой усмешкой победителя.

— Что с вами, товарищ командир?

— Дайте перочинный нож, — прервал я Сулиму… Я аккуратно разрезал карту и протянул половину ее Сулиме: — Нате, сожгите. Нам не понадобится изучать местность восточнее Крюкова» [428].

Момыш-улы в детстве вообще не знал русского языка. Москву лишь однажды «проскочил».

Однако он — как и люди всех народов СССР — ощущал себя частью русского мира, частью Большой России. И сдать врагу сердце этого мира, Москву, он не мог органически!

Украинец Сулима, судя по тексту, чувствовал то же самое.

ПОТОМУ И НЕ СДАЛИ.

Дело не в морозе, не в танках и не в свежих дивизиях — ведь на расстоянии 150 км от столицы все эти факторы перестали действовать.

Причина — в мистической тайне русской души. Родина для нас — всё; вне ее мы себя не мыслим. И «русские» — это не только этнические русы, это все народы нашей великой страны. Понятие «советский человек» не было абстрактным, оно отражало геополитическую реальность!

А Москва была символом Родины, ее душой (так ли это сейчас, не знаю. За двадцать либеральных лет в столице скопилось слишком уж много паразитической мрази…).

Отдать Москву для нас означало то же, что собственноручно вырезать у себя сердце.

5 декабря началось мощнейшее контрнаступление. За месяц мы отбросили немцев от Москвы на 100–250 километров, это был их первый крупный провал во Второй мировой. Главный результат: мы наконец вышли из-под гитлеровского гипноза, поверили, что вермахт можно бить!

И вот на карте я показал линию фронта: справа — к 5 декабря 1941, слева — к 7 января 1942 (см. с. 354).

Тут мой читатель вдруг задумчиво промолвит:

— Говоришь, рейхом управлял Гесс из Лондона?.. Если так, то не бритты ли приказали немцам отойти от Москвы?

— Хм…

Версия любопытная. Потеря столицы страшно подкосила бы наш боевой дух. Борьбу мы несомненно продолжили бы — но кто знает…

А банкирам-то нужно было, чтоб мы с немцами подольше друг дружку истребляли! Быстрое падение Москвы в их планы не входило. Вот они и могли заставить Гитлера отдать «стоп-приказ», как перед Дюнкерком.

Что ж, возможно…

Хотя — нет!

Гитлер тогда запаниковал. 3 января он приказал «цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты. Каждый населенный пункт должен быть превращен в опорный пункт. Сдачу его не допускать ни при каких обстоятельствах, даже если он обойден противником» [429].

М. Катуков пишет о начале января: «Наши автоматчики вели большую группу немцев. Вид у них был жалкий: лица худые, небритые, головы замотаны тряпками, на ногах опорки, рваные валенки, обвязанные веревками.

Но дрались эти жалкие на вид люди с необычайным упорством. В чем дело? Оказывается, немецкое командование предупредило солдат, что всякая попытка к отступлению будет рассматриваться как измена. А чтобы придать этому предупреждению весомость, оно расположило на второй позиции эсэсовские части, которым было приказано расстреливать отступающих» [430].

Вот кто и когда впервые ввел заградотряды!

И мера была абсолютно необходимая: ведь немцы стали панически драпать. За 2,5 года войны НИКТО им всерьез не сопротивлялся, никто не переходил в контрнаступление, и теперь они прогнулись. Агрессоры понимают только язык силы — и преклоняются перед ней. Если враг оказывается сильней, они либо примыкают к нему, либо улепетывают.

Без гитлеровского приказа «Ни шагу назад» они могли сбежать в саму Германию. Да! Уже зимой 1941-го при удачном раскладе мы могли победить! Фюреру даже пришлось вбросить удивительный лозунг «Ржев — ворота Берлина».

Той зимой он попытался исправить положение еще и так: сменил всех военачальников. Слетели главнокомандующий сухопутными войсками В. фон Браухич, командующие группами армий «Центр» (Ф. фон Бок), «Юг» (Г. фон Рундштедт) и «Север» (В. фон Лееб); снят даже знаменитый «быстроходный Гейнц» Гудериан, гений танковых прорывов.

Разумеется, это не помогло.

Блицкриг сорвался полностью. А когда русские проснулись и начали драться всерьез — они непобедимы.

Весной 42-го у Гитлера проявился редкий синдром: снегобоязнь.[201] Сам вид снега доставлял ему физическую боль. В конце апреля он приехал в Берхтесгаден, а там вдруг запоздало посыпало — и фюрер опрометью удрал. «Это, так сказать, бегство от снега», — написал в дневнике Геббельс [431].

Ясно, фюрер боялся не осадков белого цвета. Его подсознание ассоциировало зиму — и русских (известное дело: у нас ведь вечный снег, по которому бродят медведи с балалайками).

Боялся он НАС. Ведь вопрос теперь стоял так: когда именно красное знамя засияет над Рейхстагом?

Господа агрессоры, ну не лезьте вы в Россию, поучитесь на чужих ошибках!

Все ведь сдохнете — позорно и мучительно.

Перл-Харбор