Тайные тропы

Моллер, по своему обыкновению, продолжал выкладывать одно событие за другим. Он рассказал о том, что в заговоре замешан кое-кто и из здешнего города, что приезжала специальная комиссия и от имени Гиммлера произвела много арестов, что в числе арестованных есть люди, сугубо цивильные и никогда не имевшие никакого отношения к армии.

Никита Родионович заметил, что Вагнер покусывает губы, поглядывает на стены, потолок, проявляя признаки нервозности.

Исчерпав накопившийся запас новостей и сплетен, Моллер обратился с улыбкой к Вагнеру:

— А вы не скажете, что происходит за последнее время на фронте?

Вагнер пристально и в упор посмотрел на гостя.

— Вас это интересует? — спросил он.

— Конечно, как и всякого, — ответил Моллер.

— Советую купить карту и выписывать газеты. Читайте газеты и смотрите на карту, тогда все будет ясно, — резко, не спуская глаз с гостя, ответил Вагнер.

Моллер спрятал улыбку и попытался изобразить человека, глубоко обиженного резкостью хозяина.

Никита Родионович не без удивления посмотрел на Вагнера, стараясь понять, почему он держит себя подчеркнуто резко с гостем.

— Я не пойму... — начал было Моллер, но старик перебил его:

— Понимать нечего. Вы, я вижу, опять принялись за старое ремесло.

— Что вы этим хотите сказать? — язвительно спросил Моллер.

— То, что уже сказал.

— Я бы вам не советовал...

— Я бы тоже вам не советовал...

Моллер неожиданно встал, двинул стулом, выпрямился и, бросив на старика взгляд, полный злобы, быстро направился к дверям.

Выждав, пока за гостем захлопнулась дверь, старик вышел в переднюю и, видно, убедившись, что все в порядке, возвратился в комнату.

— Мерзавец... наглец... подленькая душонка, — горячо заговорил он, бегая по комнате. — Видите ли, друзей нашел. Вы с ним знакомы?

Никита Родионович рассказал, как возникло знакомство.

— Хорошо, что вы вели себя с ним осторожно... Это старый известный гестаповский агент. Половина города его знает...

 

В этот же день произошли и другие неожиданные события, К Вагнеру пришел Генрих Фель. Он жил далеко за городом, связь с ним поддерживалась через других лиц, и нужны были чрезвычайные причины, чтобы старый Генрих совершил такое путешествие.

Услышав о приходе Феля от Алима, Вагнер быстро спустился из мезонина вниз, оставив в комнате Никиту Родионовича и Грязнова.

Ожогин принялся за газеты. Грязнов начал стучать на ключе, но сосредоточиться ни тот, ни другой не могли. Оба с нетерпением ждали, когда возвратится Вагнер. Наконец, послышался скрип ступенек.

— Придется знакомиться, — сказал Вагнер, опускаясь на койку рядом с Ожогиным. — Я Генриху еще ничего не сказал. Он пришел за мной или Алимом... Он не знает русского языка, а в сторожке у него умирает русский, бежавший из страшного места, как говорит Генрих. Я думаю, что повидаться с ним будет лучше кому-нибудь из вас... Умирающий говорит о каком-то подземелье, а Генрих понять его не может. За старого Феля я ручаюсь, можете не опасаться.

Ожогин и Грязнов некоторое время колебались, но уверения Вагнера заставили их решиться.

— Я его подготовлю и приведу сюда, — радостно сказал Вагнер. — Здесь нам никто не помешает. — И он вновь спустился в кухню.

Через полчаса в комнату друзей вошли Фель, Алим и Вагнер.

Генрих был высокий, костистый, широкий в плечах, сильно сутулый. Только долгая, тяжелая, тысячу раз передуманная и в думах пережитая жизнь могла оставить такой след на его широком, исчерченном глубокими морщинами лице. Большими серыми глазами, налитыми усталостью, он внимательно посмотрел на Ожогина и Грязнова и подал сразу обоим по руке.

— Давно... давно я хотел увидеть настоящих советских людей... Спасибо, Альфред, спасибо, дорогой... Обрадовал ты меня на старости лет, — сказал прочувствованно Фель и, еще раз оглядев друзей, сел на стул. Он, видимо, страдал одышкой и далекий путь утомил его. Он вынул платок и тщательно обтер пот на голове, шее, лице.

— Стар стал... совсем стар, — пожаловался он, — никуда уже не гожусь... Дай-ка мне еще водицы...

— На комплименты, Генрих, напрашиваешься, — пошутил Вагнер, — а я их говорить не специалист. Алим, дай воды, да кстати и двери закрой во двор, — попросил он Ризаматова.

Поданную в большой кружке воду Фель выпил жадно, большими глотками и попросил закурить.

Нового Генрих почти не прибавил. Утром, обходя свой участок железнодорожного пути, он наткнулся на человека, лежавшего в зарослях. Он был без чувств. Генрих вместе со своей женой перенес неизвестного к себе в сторожку. С большим трудом его привели в чувство. У нею две раны: одна под печенью, другая в правой части груди. Генрих убежден, что человек долго не проживет, но рассказывает он что-то важное. Он бежал из какого-то подземелья, говорит про бомбы, еще про что-то, чего Фель понять не может. Его преследовали, ранили. Генрих спрятал беглеца в сарае и, поняв, что он русский, поспешил к Вагнеру, знающему русский язык.

Никита Родионович решил сам пойти с Фелем. Грязнову надо было оставаться: ночью предстояла тренировочная связь с Долингером, срывать ее нельзя было.