Тайные улицы, странные места [СИ]

… Боцман насторожился, приоткрывая в серый предсолнечный сумрак глаза, наполненные во всю ширину черными озерами зрачков. Повернулся на бок, встал, выгибая спину напряженной аркой. И, удобно сев, изогнулся полосатым наутилусом, вылизывая себе спину и хвост. Тщательно работая языком, привалился к женькиной ноге, фыркнул, топыря белые усы — согнутая в колене нога была ледяной, ловя поток такого же ледяного воздуха, что ломился в открытое окно, вздувая легкую занавеску. Но кот не ушел, почуяв и другое — поток слабел, превращаясь в обычный ночной сквознячок, гуляющий по всей квартире. Летний привет от ночного бриза, присланный близким морем.

Так что Боцман привалился сильнее, и снова заработал языком, прокладывая в блестящей шерсти влажные дорожки. Женька крутанулся, дернул ногой, отпихивая жаркого кота. Сказал невнятно:

— Уйди, шерстяной.

И проспал до позднего утра, пока его не разбудила мама, пару раз стукнув дверями и смеясь, когда сел, растирая ладонью лицо и ошарашился названным ею временем.

— Уже одиннадцать, соня-засоня! Ну, ты и дрыхнешь. К тебе Сережа приходил, два раза уже. Просил позвонить.

Глава 10

Может быть, Женька и запомнил бы сон, но пробуждение было таким резким — во всех отношениях. Двойной стук двери, бодрый мамин голос, страх от того, что мог проспать, как дурак — голова все еще тяжелая и зевота ломает скулы. Да еще Капча…

А еще — мама подстриглась.

Сидя в кухне и торопливо поедая теплую гречневую кашу со шкварками и салат из помидоров, Женька давился всякий раз, когда она быстро входила в кухню, что-то там делая у плиты или над мойкой. Не узнавал спросонья. Потом снова набирал полную ложку каши, совал в рот, провожая мать глазами.

— Пока спал, я успел в парикмахерскую сбегать, — сообщила ему, еще когда сидел на диване, приоткрыв рот и разглядывая маленькую голову с мальчишеской стрижкой на темных волосах.

— Да я вижу, — буркнул Женька, скрываясь в туалете.

Умывшись, рассмотрел мать пристальнее. И сидя в кухне, хмыкнул. Кивнул над кашей.

Она что-то болтала, веселое и незначительное, улыбалась, поводя шеей и часто трогала пальцем коротко стриженые виски. И наконец, прервав рассказ о том, какие по каталогу выбрала вчера ткани для нового шторного салона в центре, села напротив Женьки, кладя на колени кухонное полотенце.

— Совсем плохо, да? Не нравится? — потребовала честного мнения.

Женька отодвинул пустую тарелку, честно оглядел короткие темные волосы, прямую челку, взбитую намеренно небрежно, косые височки перед маленькими ушами. Маме Ларисе стрижка очень шла, но с ней становились сильнее видны морщинки от улыбки в углах рта (она всегда смеялась, перед зеркалом прикладывая к ним пальцы — вот так, Женчик, улыбка, которая нас молодит, сама же оставляет коварные следы) и веер морщинок от уголков темных глаз к вискам. И все равно…

— Совсем девчонка стала, — благородно, но тем не менее честно, ответил Женька, придвигая к себе салат.

— Ну, мне хоть идет?

— Мам… Ну откуда я знаю, идет не идет. Маринчик тебе скажет, — он прожевал ломтик помидора и взялся за солонку.

— Не пересаливай, — предостерегла мама, — причем тут Маринчик! Мне твое мнение важно, как… как мнение мужчины.

Женька хотел пожать плечами, но маму он знал, да и, наверное, все они такие. Женщины. Обидится. А еще — расстроится. Ну и потом… шевельнулась в довесок еще мысль — хорошо бы сегодня тоже кусок ночи прихватить. Для съемок дурмана. И других всяких интересных дел. Лучше пусть мать будет в хорошем настроении.

— Идет, — кивнул он, — просто непривычно совсем. Ну, и я ж сказал, какая-то молодая ты. Прям, как будто не мама вовсе.

Он ожидал легкой обиды на последние слова, но мать расцвела, заблестела глазами, вздохнула с улыбкой, поправляя пальцем короткие прядки высоко над шеей:

— А тут белое все. Теперь загар равнять, а то смешно же.

— Угу, — через помидоры согласился Женька, выковыривая из салата луковые кольца и откладывая в сторону, а то нажуется и будет, как тот дракон.

Прикинул, посматривая на кухонные часы — сейчас нужно с матерью поговорить, насчет вечера, и тогда уже спокойно жить день. Но сказал сперва вовсе другое, неприятно захваченный внезапной мыслью.

— Мам?

— Да? — почему-то насторожившись, ответила она за его спиной, звякая мытыми ложками.

Женька уставился глазами в тарелку с расковырянным салатом. Вести душевные беседы он никогда не умел и часто жалел, что, пока мать тут выясняет отношения с батей, бессердечная Карина торчит у себя там в столице, отделываясь бодрыми телефонными разговорами, ага, раз в месяц. Но с другой стороны, ну ее, пусть там живет, со своим Владиком и ипотеками.

— Ты это, не из-за Оленьки? Постриглась?

Он хотел сказать, в ответ на ожидаемую тишину или какой язвительный ответ, или на громыхание вилок с ножами, что та не надо, пусть она там ссыкуху с себя строит, а ты же клевая сама по себе и вообще — уважаемый человек, пять магазинов, а ты одна решаешь, какие туда закупать тряпки (нельзя тряпки, надо, наверное — товар, там…), а она что — студентка какая-то вечная.

Но мама без всякой паузы совершенно искренне удивилась: