Тайные записки А. С. Пушкина. 1836-1837

Я смочил палец слюной и проскользнул им к ней в жопу – то, что ей так не понравилось вначале, а потом так пришлось по душе, когда она кончила. Показывая женщине новое, я добиваюсь, чтобы она кончила с этим новым, тогда оно ей становится желанным.

Скоро я почувствовал, что Коко подчинилась похоти и предается ей, мечтая, наверное, о Дантесе. Здесь, увы, я был бессилен. Одно радовало меня, что уж лучше мне быть в ее пизде, чем лишь в ее мыслях.

И вот она знакомо застонала, как будто узнала что-то вдруг ей открывшееся и поразившее ее. Мой палец почувствовал восемь конвульсий. Я всегда наслаждался счетом ее спазм. Раньше больше пяти раз я у нее не насчитывал, и по силе они были гораздо слабее. Видно, беременность и переживания сделали наслаждение острее, да и от меня она успела отвыкнуть, и тело радостно узнало меня.

За последней спазмой опять начались рыдания – Коко страдала от неспособности тела оставаться верным любви.

* * *

Чтобы вызвать Дантеса, я стал выказывать свою ревность, то есть ревновать по принципу, каждый раз, когда он появлялся рядом с N. Я легко входил в роль и задирал его при всяком удобном случае. Надо признаться, что он держался с достоинством и остроумно отбивался. Это еще больше выводило меня из себя, и я стал ему грубить.

Тут, как нельзя кстати, появились подметные письма, из тех, что часто приходят ко мне в последнее время. Но на этот раз копии одного из писем были разосланы моим знакомым, так что о нем узнали все. У меня мгновенно созрел план – обвинить Дантеса в авторстве письма и использовать это письмо как предлог для вызова. В тот же день я послал ему вызов, а когда его «папа» приехал умолять меня пощадить «мальчика», я объявил ему условия. Старик поклялся, что уговорит его в течение двух недель сделать предложение К.

* * *

Мои дети – забавные, как сказал бы покойный Дельвиг. Они – защитники моей семейственной жизни и хранители своей матери от соблазнов. А значит, чем детей больше, тем лучше. Для меня же каждая беременность как индульгенция, извиняющая мои измены.

Как я люблю круглый живот N., на котором исчезает пупок, а вместо пупка остается коричневое пятнышко. Под животом прячется пизда с новым, особенным запахом беременности.

Когда я впервые увидел Машку, ее крохотную красненькую пизденку, я содрогнулся от Чуда превращения наслаждения – в жизнь, в человека. Славно думать о каждом человеке как о воплощении сладостных судорог. По крайней мере, мужских.

N. уверена, что она может забрюхатеть, только когда кончает. Причем конец должен быть достаточно сильным, чтобы она почувствовала, как матка засасывает мое семя. Зная о моем желании иметь больше детей, N., может быть, нарочно говорит это, чтобы я всегда доводил ее до конца. Но с ней это не всегда просто. И чем долее мы женаты, тем менее у меня интереса прилагать много усилий. Я заставляю себя усердничать разумом, который говорит, что нельзя жену оставлять неудовлетворенной, иначе я сам толкну ее в объятия любовника.

Сперва мне было интересно преодолевать ее природную медлительность и в этом находить подтверждение своему искусству любовника. Но, доказав себе свою силу, я уже стремился приложить ее к другой женщине. Поэтому я с облегчением наблюдал, проснувшись среди ночи, как N. дрочит и сдерживает стон, чтобы не разбудить меня.

Но с Дантесом небось она бы не дрочила, а еблась бы день и ночь. Мне иногда кажется, что я повредился в уме. О чем бы я ни думал, мысль моя сводится к Дантесу. Если я его убью, я смогу начать новую жизнь, безмятежную и праведную. Я смогу не изменять N. Это то же чувство, что я испытывал перед женитьбой – вера, что я обрету счастье, только теперь благодаря смерти Дантеса. Я избавлюсь от всех своих грехов, порочных желаний и даже долгов.

В ожидании неминуемой дуэли я стал нервен и вспыльчив. Еще бы – все за моей спиной шепчутся и сплетничают обо мне.

Моя вспыльчивость распространяется и на моих детей, и чуть что – я хватаюсь за розги. Сердце мое полнится жалостью, но рукой моей водит дьявол. Когда я впервые задрал платьице Маше и ударил два раза розгами, она запищала: «Я больше не буду!» N. ворвалась в комнату, выхватила у меня розги и унесла дочку. Я опустился в кресло и, обессиленный, просидел в нем весь вечер. Теперь я запираю комнату, когда секу детей. N. кричит, что я бешеный зверь, что я им враг, а не отец. Кто знает, может быть, она права.

У меня не хватает времени на детей. Сочинительство и женщины оставляют время лишь на редкую игру с Машкой и Сашкой. Гришка и Наташка еще находятся в состоянии невменяемого младенчества, и делать с ними нечего. Самое большое удовольствие от них я получаю, когда могу похвастать ими перед своими гостями. На меня находит такая гордость, как после написания хорошего стихотворения. Я иду в детскую, вытаскиваю их из кроватей и выношу одного за другим в гостиную, к притихшим гостям. Сонные рожицы детей напоминают рожицы котят, и гости умиляются каждому по очереди.