Но чаще всего дети меня раздражают, и я стараюсь быть от них подальше. Их плач, возня, болезни мешают мне сосредоточиться и отнимают время. У меня хватает терпения на полчаса, а потом я должен от них бежать.
Мне невыносимо смотреть на любые страдания детей, даже на такое неизбежное и безопасное, как прорезание зубов. Мне хочется выть от собственной беспомощности, сердце разрывается от жалости, и я бегу от них сломя голову. Когда я вижу страдание детей, я чувствую, что совершил преступление, произведя их на свет, ибо зачал я детей, не помышляя об их будущих страданиях, а желая избавить от страданий себя – от страданий ревности к N. и от страданий, когда приходится прерывать наслаждение и кончать наружу.
Часто я гляжу на их маленькие ручки, ножки, личики, и знание, что они – плоть от плоти моей, наполняет меня восторгом поэтическим. Но вскоре восторг сменяется ощущением, что меня обманули, заманили в клетку и заперли в ней. Вечная, неизбывная ответственность за детей – это клетка, из коей мне никогда не выбраться.
Ответственность угнетает меня, хоть я и выбрал ее добровольно. Увлеченный человеческим обычаем, я последовал ему, несмотря на предостережения разума.
Я теперь убедился, что ничего хорошего из моей семейственной жизни не выйдет. Такого рода признания, увы, не усиливают моих отцовских чувств.
Раньше я охранял только свою честь, потом я стал охранять честь свою и своей жены. Теперь я должен еще заботиться о чести моих детей и своячениц. Честь, которую мне нужно беречь, разрослась после моей женитьбы так широко, что задеть ее становится необычайно легко. Я должен быть настороже каждое мгновенье. Само существование Дантеса уже посягает на мою честь. Поэтому мне следует с ним драться немедля.
Государь сказал мне, что он позаботится о N. и детях в случае моей смерти, будто гибель моя предрешена. Это было тоже оскорблением моей чести, ибо так заботятся только о наложницах. Я это прямо высказал ему, на что он поднялся с кресла, дав мне знать, что аудиенция окончена. Он боялся повторения истории с Безобразовым и хотел отделаться от меня побыстрее.
Но нет худа без добра: благодаря отцовству я познакомился с кормилицами, ебать коих удовольствие особое. Я любил ебать их во время кормления. Одна из них сперва стыдилась младенцев, но вскоре перестала. Я ставил ее раком и клал ее близнецов под нее. Огромные, пропитанные молоком груди свешивались, раскачиваясь над ищущими ртами. Она, прогибаясь, опускала их и давала младенцам присосаться. Тогда я вставлял хуй, и она кончала чуть ли не сразу и по многу раз. Без сосунов требовалось гораздо больше времени.
Когда я счастливо влюблен, жизнь моя заполнена сиюминутным наслаждением, и ни прошлое, ни будущее не тревожат меня. Если же сердце пустеет, то мысли мои обращаются в прошлое или ко грядущей смерти, и тоска охватывает меня. Поэтому любовь есть единственная спасительница от пагубного времени, она избавляет нас от прошлого и будущего, она останавливает время на сегодняшнем счастливом дне. Если для влюбленных приостанавливается время, то, значит, быть постоянно влюбленным есть способ время остановить. А так как быть постоянно влюбленным в одну женщину невозможно, я влюбляюсь в разных женщин.
У голой груди выражение просьбы поцелуя. И нимб вокруг соска – знак божественности.
Безнравственность пизды не в ней самой, а только в ее всеядности. Хуй может показать характер и не встать, а пизда не умеет отказать, и если у нее от страха пересыхает во рту, то можно в нее своих слюней напустить. И страх проходит.
Женщины полны фальши: светские дамы делают вид, что не хотят, а бляди делают вид, что хотят.
Есть два счастья: одно, когда едешь к женщине, полный нетерпеливого предвкушения, а другое, когда едешь от женщины, освобожденный от нее и от желания.
Князь М. вернулся из Парижа, и я набросился на него с расспросами о женщинах. Он сказал, что женщины там изумительно красивы и что даже бляди на улицах выглядят королевами.
– Сколько ты их попробовал? – стал я любопытствовать.
– Нисколько, – сказал он.
Я представил себя на его месте и закипел:
– Как же ты упустил такую возможность?!
Пока я дивился его нерасторопности и сетовал на то, что он потерял попусту время в Париже, М. молчал и только с грустью смотрел на меня.
– Ну, почему же, почему ты хотя бы одну не выеб? – не унимался я.
– Да потому, что я жену люблю, вот почему, – ответил князь.
И мне стало стыдно от такого простого объяснения.