Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

Не было б несчастья, да счастье помогло. Или — не было бы счастья, да несчастье помогло?

Несмотря на свою необыкновенную память, Наполеон нередко перевирал пословицы и поговорки, как искажал впервые встречавшиеся ему географические названия.

А какая разница — Гамбург или Ганберг, Любек или Лобек? Лишь бы было достигнуто главное: те кружочки на карте, куда он показывал карандашом, отныне французские крепости.

Не в его привычке что-то разъяснять в собственных поступках, словно просить извинения. Слава Господу, что сгоряча не отправил Чернышева с посланием к царю. Медлил, будто втайне надеялся, что в последний момент Провидение избавит его от не свойственной ему роли. И точно услышал Всевышний — поменял их местами с императором Александром.

Из Петербурга пришло сообщение, что первого января 1811 года русский царь своим указом ввел в действие новый таможенный тариф. Согласно сей бумаге непомерно высокими пошлинами отныне станут облагаться предметы роскоши, ввозимые в Россию.

Точно игла вошла в сердце — вот оно, византийское коварство! Вместо того, чтобы законопатить все щели для английских изделий — читай: товаров повседневного спроса, не просто захлопываются, а запираются на ключ двери для французских предметов. Бархат, шелка, парфюмерия, вина, что до сего времени успешно и выгодно для себя продавала Франция в России, ныне обложены непомерными поборами. Это хуже, чем пощечина. Все равно, что обобрать дочиста того, кому клялся в дружбе.

На очередном приеме чиновников иностранной миссии в Тюильри Наполеон нарочито прошел мимо того места, где обычно стоял Чернышев и куда к нему первому всегда направлял свои стопы. Напротив, остановился возле дипломата из Варшавского герцогства, с кем, кажется, едва был знаком, и стал любезно с ним говорить, так ни разу не посмотрев на русского военного атташе.

Приглашенные с бледными от изумления лицами растерянно переглянулись: что, уже началась война?

Спустя несколько дней подобное повторилось на балу у Савари — император каждого приветствовал то ли за руку, то ли кивком головы, лишь мимо Чернышева опять прошел, отвернув лицо.

Куракина от сих демонстраций уберег очередной приступ подагры. Иначе расфуфыренную тушу наверняка хватила бы кондрашка. Чернышев же ухом не повел, что еще более вывело из себя Наполеона и Савари.

— Не я ли, сир, предостерегал ваше величество от предательства русского двора? А этого лазутчика и шпиона, прошу прощения, сир, я бы немедленно выдворил из Парижа, — скосил глаз в сторону Чернышева министр полиции.

— Опять вы, герцог Ровиго, принялись за свое? — взорвался император. — Вы, черт вас побери, плохой психолог и никудышный стратег! Русские, как всегда, сами того не сознавая, дали мне возможность выиграть у них важное для меня сражение. После него я выиграю у них всю войну. Да, герцог, новый таможенный тариф императора Александра — это мой новый Аустерлиц!

И он, победитель, прошел вдоль строя гостей. Но на сей раз, в отличие от давней, аустерлицкой ночи, ни единым намеком не выразив милосердия к побежденным.

На сей раз у него не было пленных. Перед ним был представитель страны, которая оскорбила его августейшее достоинство. А значит — непримиримый враг.

Впрочем, на второй или третий день он остыл. Потому что теперь он придумал, какое письмо отправит с Чернышевым в Петербург. Нет, он не опустится до вульгарной лексики базарных торговок. Но, не нарушая принятого этикета, выскажется таким образом, что объясняться придется не ему, а противной стороне.

А в это же время и до российской столицы дошел беспримерный афронт французского императора, мало того, что вероломно нарушивший состояние мира в Европе, но бесцеремонно оскорбивший достоинство русского двора. Дело в том, что своевольное занятие ганзейских городов было первым шагом агрессии. Вторым шагом оказалось выдворение из Ольденбургского герцогства его законных владельцев и присоединение сих земель к французской короне.

Как же такое могло произойти, чтобы герцогство Ольденбургское, независимое и суверенное государство на севере Германии, коим на протяжении многих веков владеет древний род, состоящий в родстве с российским императорским домом, могло уподобиться добыче разбойника?

Великая княгиня Екатерина Павловна и ее супруг и наследник герцогства великий князь Георг Ольденбургский прискакали из Твери за разъяснением происшедшего.

«Доигрались, дорогой мой братец, со своим ненаглядным корсиканцем!» — было написано на лице «Екатерины Третьей», когда она вошла в кабинет царя.

— Как это понять, ваше величество? С вами в Европе, простите, стали обращаться как с половой тряпкой, о которую Можно вытирать ноги? — надменно поджала она губы, и лицо ее одновременно напомнило облик их отца Павла Первого и бабки Екатерины Второй. — В таком случае, ваше величество, если вы не в состоянии постоять за свою собственную честь, оградите хотя бы своих подданных — меня и Георга — от позорного унижения.

Куда было деться ему, оскорбленному, враз будто растоптанному? Призвал собственноручной запиской друга — французского посла.