– Да, твой наниматель. Не знаю, представился ли он тебе настоящим именем, но это был товарищ министра Назаров. Оказывается, я тоже видел его, один раз, правда. Но сейчас не об этом. Нейман кажется мне более вероятной кандидатурой – если ошибка в ритуале была намеренной, то кроме него ее сделать было некому. Но зачем? И кто из них выпил отравленное вино? Неужели в доме, кроме нас четверых, остался кто-то еще?
– Подумаешь об этом потом. Идем.
Амалия скользнула в двери гостиной. Корсаков последовал за ней.
Меньше всего Постольскому хотелось оставаться в одиночестве, но приказ есть приказ, и поручику совсем не улыбалось открыто перечить решениям старшего по званию. Из прихожей вело только два пути – лестница на второй этаж и дверь слева, через которую они начали осмотр первого этажа. Было пугающе пусто – ни движения, ни звука.
Пентаграмма, которую ему передал Корсаков, практически жгла кожу на груди, под одеждой. Не буквально, конечно. Скорее, своей неправильностью, неуместностью, непонятностью. Владимир утверждал, что амулет должен спасти его от невидимых духов, которые, возможно, прямо сейчас, в этот самый момент, окружают его. Стремятся пробраться в его тело – через ноздри, через рот, через глаза. Превратить его в осклабившуюся гротескную куклу в мундире с белой жижей на щеках. Павел нащупал пентаграмму и вытянул ее поверх одежды, крепко сжав в кулаке. Это придало ему уверенности.
Ненадолго. Нораев сказал ему, что Корсакову нельзя доверять. «А можно ли доверять самому ротмистру?» – спросил мерзкий голосок у Павла в голове. В поведении Нораева было что-то неестественное – странный охотничий азарт и кривая ухмылка не вязались с образом всегда спокойного и бесстрастного жандарма. И сейчас они с Корсаковым, не говоря уже о странной Амалии Штеффель, играют в смертельно опасные прятки в пустом особняке, который уже унес жизни как минимум семи человек.
«А куда делся оставшийся участник ритуала?» – спросил все тот же голос. Если в доме уже есть одна тайная комната, то почему не быть второй? Где сейчас сидит настоящий кукловод, только и ждущий… Чего? Он мог покинуть дом до прибытия людей Назарова и до жандармского оцепления. Что держит его здесь? Амалия Штеффель, которой удалось спрятаться? Или он ждал их? И сейчас, когда четверо гостей разбрелись по дому, они удобная добыча, чтобы убить их, одного за другим.
А если… Тут он сглотнул. А если кто-то из трех его спутников в сговоре с этим восьмым гостем?
На самом деле не так уж важно было, какая версия окажется правдой. Беда заключалась в другом – сейчас он единственный, кто торчит на видном месте, словно оловянный солдатик из сказки. Приходи – и убей!
– К черту! – пробормотал Павел. Он не собирался оставаться удобной добычей для злых сил этого дома, сверхъестественных или нет. Его неудержимо влекло обратно в зал с зеркалом – словно голос в голове произносил фразу, знакомую со школы, с уроков Закона Божия. «Иди и смотри». За выходами в любом случае следят жандармы из оцепления, а у него есть дела поважнее. Поручик Постольский впервые в жизни нарушил приказ – и покинул свой пост.
Корсаков сидел на полу, обложившись старинными книгами. Дверь в гостиную они с Амалией заблокировали подсвечником, а от двух оставшихся входов его скрывали кресла и столик. К тому же за ними должна была следить устроившаяся рядом Амалия.
– Я не знаю, как ты это сделала, но, похоже, ты приняла единственно верное решение, – объявил Владимир, откладывая очередную книгу. Штеффель словно не слышала его – она подняла со стола фотографию баронессы с дочерью и внимательно ее изучала.
– Амалия? – напомнил о себе Корсаков. – Эй, ты же собиралась присматривать за выходами!
Напоминание отвлекло его подругу от фотографии. Она, спохватившись, вновь осмотрелась, но гостиная с подвешенным над столом зеркалом была пуста.
– Извини, – она смущенно улыбнулась. – Я просто увидела фотографию и подумала… Бедный ребенок. Сначала потерять отца, затем мать, а теперь еще и дедушку, единственного оставшегося родственника. Одна-одинешенька. – Штеффель умолкла и вновь перевела взгляд на Владимира: – Что ты говорил?
Владимир странно посмотрел на Амалию, словно видел ее впервые.
– Что такое? – озадаченно поинтересовалась она.
– Так. Ничего. Я говорил, что ты чудом спаслась.
Корсаков показал ей разворот старинного итальянского тома. На левой странице привлекал внимание подчеркнутый абзац с пометками Неймана. На правой – жутковатая гравюра, изображавшая молодого человека в одежде средневекового студента. Тот отшатывался от зеркала, за которым раскрывало свою пасть жуткое, отдаленно похожее на человека существо.