Тайный брак

Положение во всей Франции оставалось таким, что передвигаться нам следовало с большой осторожностью. Тем более что в нашей процессии находился сам король. Мы прибыли в Руан лишь в июле, спустя два с лишним месяца после высадки на континент.

Все это время я непрерывно думала о детях, оставшихся в Англии, тосковала по ним и была бы совсем безутешна, если бы не Оуэн, с которым мы виделись лишь тайно, урывками, но его присутствие я постоянно ощущала.

О Деве Иоанне продолжали ходить самые различные, зачастую противоречивые, слухи. Некоторые говорили, что она убежала из плена; другие добавляли, что это все так, но ее снова схватили; третьи считали и то, и другое враньем и утверждали, что она по-прежнему в руках графа Жана де Люксембурга, который требует за нее крупный выкуп… У кого? Конечно, у англичан. А что с ней будет, когда она окажется в их власти, любому понятно. Разве простят ей, что она повернула чуть не всю страну против тех, кто ее захватил да еще поставила своего короля, когда у них уже есть другой, законный?!

Но мои мысли занимали дети. Я очень волновалась за них. Не могла не думать о том, что ожидает нашу семью в ближайшем будущем. Все тайное становится со временем явным, это известно. И тогда мне, как и этой несчастной Деве, предстоит чуть ли не самое худшее. Во всяком случае, если не мне, то близким и дорогим для меня людям…

Герцог Бедфорд встретил нас в Руане. Он еще больше изменился — выглядел сильно постаревшим и изможденным. Так сказались на нем события последнего года. Но со мной он оставался так же любезен и добр, как раньше, во время наших нечастых встреч, и я не могла, по контрасту, не вспомнить о лицемерном и злобном его брате, Хамфри Глостере.

Обрадовала меня и встреча с женой Бедфорда Анной Бургундской, с которой нас связывали родственные узы. Я смутно помнила ее по годам детства и сейчас как бы заново узнавала. Это была значительная женщина — красивая, в большей степени, внутренне, что почти сразу почувствовалось. С ней я ощутила себя легко и свободно с первой же встречи; она поделилась своими тревогами. Ее крайне беспокоило состояние мужа и положение, сложившееся во Франции. И то, и другое весьма ее волновало.

— Дела тут складываются гораздо хуже, чем у нас признают, — говорила она. — То, чего добилась та, кого называют Девой, не поддается описанию. Она пробудила народ, встряхнула от спячки и вашего брата, Катрин, излечила его от безволия, заставила решиться провозгласить себя королем.

— Бедняга Шарль! Он всегда открещивался от трона.

— И другой ваш брат, Жан, помнится, тоже. Как странно — обычно за корону ведутся битвы насмерть, а тут, когда она передается по наследству, от нее отказываются подряд два брата.

— Все наше семейство странное, — сказала я печально. — Вы это знаете, Анна. И наше с вами положение тоже необычное.

— Да, — согласилась она, — мы должны быть верны и преданы новой стране… стране, которая стала злейшим врагом нашего с вами отечества. Какая несуразность! Если бы не глупая длительная ссора между Бургундским и Орлеанским домами, всего этого могло не быть. Не так ли, Катрин?

— Мой супруг Генрих все равно мечтал захватить Францию, — сказал я.

— А мой супруг, — добавила она с невеселой улыбкой, — дал клятву следовать желанию своего брата.

— Мы же с вами оказались в ловушке, Анна. Хотя ваше положение отличается от моего. Вы вышли за Джона Бедфорда по любви. Мой же брак являлся одним из пунктов договора между нашими странами.

— Но ведь вы тоже любили Генриха! Разве нет? Джон говорил мне об этом. Его любили все!

— Он из разряда тех людей, — сказала я, — кому все поклоняются. А поклонение — не всегда любовь.

Она сжала мне руку, и мне захотелось открыться ей, рассказать о том, что сама поняла, лишь встретив Оуэна. Поведать, что по-настоящему счастлива с Генрихом я никогда не была. Любовь пришла позднее, и сейчас мне ничего не надо, кроме этой моей любви… нашей любви… и чтобы нас оставили в покое…

Разумеется, я сдержала себя и не раскрыла перед Анной свою тайну.

Она, нет сомнения, умна, порядочна, участлива, но кто знает, откройся я перед ней, не ужаснет ли ее мой поступок, не посчитает ли свои долгом рассказать о моих откровениях Бедфорду, усмотрев в этом обязанность верной супруги?

И еще одно стало для меня более отчетливым в этот момент: как бы мало я ни значила в глазах людей, правящих моей новой страной, но я оставалась королевой, а из этого следовало, что мои дети от второго брака тоже обладали правами на престол. Конечно, первым и главным наследником стал Генрих, но и Эдмунд и Джаспер также; разумеется, при особых обстоятельствах… И, вполне возможно, Глостер имел в виду именно эти, особые и пока неясные ему самому, обстоятельства, когда проводил через парламент свой закон о браке, касавшийся в первую очередь меня. И руководили им при этом не столько злость или неприязнь, сколько далеко идущие собственные планы…

Анне я сказала совсем другое.

— Ваш супруг Джон и Генрих, — сказала я, — оставались не только братьями, но и большими друзьями. Так приятно бывало видеть их вместе.