Тайный брак

В ответ я лишь печально улыбнулась, но она пожелала продолжить свои утешения.

— Забудьте о том, что может быть в будущем, — говорила она. — Сейчас вы с ним, а он с вами, и нужно жить этой минутой и благодарить за нее Бога.

Я восприняла с благодарностью простую мудрость ее слов и постаралась сделать так, как она сказала. В самом деле маленький Генрих оставался пока со мной; герцог Хамфри Глостер по-прежнему смущал и тревожил окружающих своими амбициозными планами, и ни у кого пока не хватало сил и времени думать о местонахождении моего сына и о том, что делать с ним дальше. А заодно и со мною.

Я постаралась, чтобы каждый день стал для меня как можно длиннее и радостнее. Старалась изо всех сил, но все же, просыпаясь по утрам, со страхом, сжимающим душу, думала, что именно этот день может оказаться последним и меня навсегда разлучат с моим крошкой. Постепенно страх отпускал, я говорила себе: еще нет… не сегодня… Возможно, у меня впереди целый месяц… нет, не месяц, а год…

Наверное, из-за этих мыслей я пыталась быть… казаться самой себе и другим беспечней, беспечальней, делая усилия, изменяя своей натуре. Быть может, по этой же причине я, не вдумываясь зачем, приблизила к моему окружению человека, который привез моего больного супруга с поля боя и находился рядом в час его кончины, который, как мог, утешал меня тогда. В те страшные минуты он проявил преданность, понимание и такт.

Другими словами, я назначила того самого рыцаря с валлийским акцентом по имени Оуэн Тюдор на должность хранителя гардероба при моем дворе.

— …Мужчина хорош собой и не намного старше вас, — заметила вскоре моя Гиймот; по праву бывшей няньки и самой давней из всей прислуги она позволяла себе говорить со мной более откровенно, чем другие.

— Что же из этого? — спросила я холодно.

Она пожала плечами и, возведя глаза к потолку, проговорила:

— Вам виднее. Вы королева.

Хотела ли она этим сказать, что мне не следует приближать к себе человека в таком возрасте и с такой приятной внешностью, или, напротив, что я вправе себе это позволить — я не поняла и не стала уточнять. Я просто рассмеялась.

Быть может, я и совершила не совсем обдуманный шаг, но так мне почему-то захотелось. И главной причиной, убеждала я себя, явилось то, что я тосковала по Генриху, а этот человек лишний раз напоминал мне о нем, мог многое восстановить в памяти и рассказать из их совместной походной жизни. А еще, наверное — осознанно или нет, — я стремилась к защитнику и другу — мужчине, кому я могла бы доверять, кто сумел бы стать хоть каким-то подспорьем и утешением в ту страшную минуту, когда в детскую комнату к моему ребенку войдут малознакомые мне высокородные дамы и по решению совета и парламента заберут рожденного мной сына, дабы достойно воспитать его, а также освободить королеву, то есть меня, от несвойственных ей обязанностей.

Присутствие Оуэна при моем дворе действительно скрашивало мои дни. Он оставался таким же внимательным и отзывчивым, как прежде, вполне понимая причину моего беспокойства и настроения. Маленький Генрих быстро привык к нему и полюбил.

Меня же Генрих окончательно признал: между нами, как мне казалось, протянулась та особая, неразделимая связь, что существует между матерью и ребенком еще до его рождения, и нет силы, чтобы разорвать ее, что бы между ними потом ни происходило. У меня с моей собственной матерью, которую я успела возненавидеть, тоже, несомненно, существовала подобная связь.

Однако лишь в детской я свободно общалась с ребенком, бывала с ним наедине. В саду, где мне так хотелось поиграть с ним вдвоем под деревьями, он всегда находился под неусыпным присмотром стражи, как и полагалось, — ведь он стал уже королем.

Я старалась подольше задерживать Оуэна Тюдора возле себя, беседуя с ним. По-прежнему мне нравился его акцент, но, главное, этот человек приятно отличался от многих других. Может быть, потому, что не был чистокровным англичанином. Несомненно, он в свое время нравился и моему Генриху, иначе тот не присвоил бы ему титул личного оруженосца. Впрочем, Тюдор получил его за храбрость, проявленную в битве при Азенкуре.

Не признаваясь самой себе, я отчетливо понимала, какими бесплотными и зыбкими становились мои воспоминания о Генрихе, отдалялись от меня. Меня уже так не охватывала скорбь. Да, он был добрым супругом; мы переживали чудесные, незабываемые минуты близости, мы воистину любили друг друга. Однако — и со временем я начала понимать это все яснее — он стал для меня в большей степени легендарной, нежели реальной личностью: полководцем, солдатом, великим королем… И вполне земным также… но все же… все же…

Позднее я слышала нечто подобное и от других людей… От многих. Говорили, что самим Господом предназначен он в короли; что его беспутная юность прекрасно оттеняла то, чем он сделался потом, — и в этом тоже видели предначертание свыше… Его идеализировали, возводили в божество, и я вместе со всеми преклонялась перед ним. Но настоящая ли это любовь?