Тайный фронт

— Это не настоящие товарищи, если они готовы поверить в худшее, — заметил я. — Не беспокойтесь, Верлуп, если вы невиновны, как утверждаете, мы позаботимся, чтобы об этом стало известно достаточно широко.

— В чем же меня обвиняют? — спросил он. — Именно меня, и никого другого! Если бы я слонялся по округе, ничего не делая, это еще можно было бы понять. Но ведь я участвовал в движении Сопротивления, много раз рисковал жизнью, и вот вам благодарность! Почему вы не обратитесь к нашему руководителю, самому Хендрику? Это хороший парень. Он наверняка подтвердит, что я честно выполнял свой долг.

Я подавил в себе невольную усмешку и промолчал, дав Верлупу возможность выговориться. Когда же он начал повторяться, я прервал его.

— Послушайте, Верлуп, чем скорее мы начнем говорить о деле, тем скорее вы сможете доказать свою невиновность. Так почему бы вам не рассказать о себе, о вашей работе, о том, как вы присоединились к движению Сопротивления, а также о других вещах и событиях, которые вы сочтете, имеющими значение. Спешить нам некуда, но и терять времени не стоит.

Верлуп снова начал говорить, и слова полились неудержимым потоком.

Верлуп рассказал мне, что в школе много занимался легкой атлетикой, завоевал несколько медалей в беге на средние дистанции, хорошо плавал и в этом виде спорта защищал на соревнованиях честь своего округа.

Верлуп заявил с усмешкой, что никогда не преуспевал в умственной работе, но зато был сноровистым и интересовался законами электричества еще мальчишкой. По этой причине после окончания школы в 1932 году он направил свои стопы на радиозавод. Работал старательно. Вскоре был замечен администрацией и повышен в должности. Ко времени женитьбы (1939 год), как раз перед началом войны, едва достигнув двадцати четырех лет, он был назначен цеховым старостой. В сороковом году у него родилась дочь. Он продолжал работать на заводе и после оккупации Голландии немцами.

— Почему вы не пошли на военную службу в тридцать девятом году, будучи физически крепким парнем? — прервал я Верлупа. — Известно, что Голландия вначале не вступала в войну, но армия укреплялась и нуждалась в добровольцах.

— Это, может быть, звучит не очень патриотично, — с усмешкой проговорил Верлуп, — но я думал (и многие тогда так считали), что война нас не коснется. Кроме того, прошло всего каких-нибудь два месяца, как я женился и получил хорошую работу.

Это был откровенный ответ. В начале войны часто можно было услышать: «Дела остаются делами». Люди слишком поздно понимали, что принесла с собой война, нередко после того, как они начинали чувствовать горечь поражения в результате германского блицкрига.

— Вы только что сказали, что присоединились к движению Сопротивления в сорок втором году, то есть два года спустя с момента оккупации страны нацистами. Почему с таким опозданием?

Верлуп пожал плечами.

— Поставьте себя на мое место, — сказал он. — Я не хотел осложнений. Ведь на руках у меня были жена и маленькая дочка. Я знал, что немцы плохо обошлись со многими людьми, но жизнь есть жизнь. Что же касается меня, то нацистские хозяева завода вели себя корректно. Кроме всего прочего, я не считал, что проявил себя менее патриотично, чем другие. Не я, так другой оказался бы на моем месте на заводе. При хорошей работе хозяева иногда выдавали премию: мы получали купон на масло или сахар. О таких вещах приходится думать, когда на руках жена и ребенок.

Верлуп, очевидно, заметил выражение моего лица, так как тут же добавил:

— Не поймите меня превратно. Я никогда не вступал на путь помощи немцам. Выполнял свою работу, и только. Видимо, я не был рожден героем. Моим принципом всегда было — живи и дай жить другим.

Я только кивнул головой, ничего не сказав в ответ, но в душе я не винил Верлупа. Человеку, не испытавшему всех ужасов оккупации, легко прийти к выводу, что каждый гражданин обязан взяться за оружие ради защиты отечества. Но при этом часто забывают о вероятной судьбе его семьи.

Помедлив немного, я спросил:

— Каким же обрядом вы вступили в движение Сопротивления?

— Как это ни странно, но именно жена убедила меня в необходимости этого. Руководитель группы (его звали Хендрик), в которую я в конце концов вступил, уже несколько раз предлагал мне присоединиться к ним. Он знал, что характер работы позволяет мне свободно передвигаться по заводу, и рассчитывал, что я помогу группе организовать саботаж или собрать нужную информацию. Я сразу сказал, что саботаж исключается. У немцев была хорошо разработанная система контроля, и им не потребовалось бы много времени, чтобы определить, какой цех завода несет ответственность за брак в лампах или переключателях. Я прямо заявил Хендрику, что, попытайся я совершить что-либо подобное, немцы изловят меня за пару дней. Но я согласился ставить его в известность, когда какая-либо специальная партия оборудования будет готовиться к отправке с завода. Если он вместе со своими ребятами взорвет это оборудование, когда оно уже ждет отправки и находится в грузовых вагонах, меня это не будет касаться.