Тайный фронт

— Это интересно. — Я улыбнулся. — Моряк собирается переправить лодку с беглецами через Северное море в Англию. Это ведь далеко не воскресная прогулка. Впереди — сотни километров штормового моря. Во время такого перехода волны неминуемо захлестывают через борт, и вода покрывает днище лодки. И, несмотря на это, вы, опытный моряк, надеваете мокасины. Хотите, я скажу, почему вы так поступили? Потому что вы с самого начала знали, что лодке не суждено отправиться в путь! С нацистами было договорено, что вы искупаетесь, и потому вы надели мокасины, чтобы облегчить себе передвижение в воде.

— Вы меня не поняли, — начал оправдываться Лёвен.

— Не понял? — перебил я его. — Не думаю. Это был довольно хитрый план. Если его разработали вы, то поздравляю вас. Отряд Габриеля был предан, и вам казалось, что никто не заподозрит в предательстве человека, чуть не попавшего в лапы врага. Нет, я сомневаюсь, что план этот вы разработали без посторонней помощи. Все это очень напоминает затею моего старого знакомого, руководителя немецкой разведки в Голландии Гискеса.

Младший Лёвен заморгал и резко замотал головой.

— Я не знаю, о чем вы говорите! — закричал он. — Я никогда не слышал о человеке, имя которого вы назвали! Я не предатель!

— Именно вы предатель, — возразил я. — Более того, я добьюсь вашего признания, даже если мне придется сидеть здесь с вами до конца войны!

Но Ян Лёвен оказался более крепким орешком, чем я предполагал. Около недели я работал с ним, снова и снова возвращаясь к вопросу о мокасинах. Я насмехался над ним, кричал на него, уговаривал сознаться. А как-то заявил даже, что Габриель опознал в нем предателя и видел, как он ночью выходил из дома немецкого коменданта. Я расставлял все новые и новые западни, но Лёвен, однажды поскользнувшись, больше не повторял ошибки.

Один раз я поместил его в комнату, оборудованную микрофонами для подслушивания, и устроил встречу с отцом. Перед этим я убедился, что отец знал, что в отношении его сына имеются сильные подозрения, но даже собственному отцу Ян Лёвен ни в чем не признался. Он упорно держался своей версии, утверждая, что надел мокасины в ту ночь потому, что в них удобнее передвигаться. Его морские сапоги лежали под распорками на носу лодки. Он якобы предполагал надеть их сразу же после выхода в море.

Я обсуждал дело Лёвена с ведущим офицером отдела военного прокурора, и нам пришлось признать, что улик против Лёвена явно недостаточно для осуждения его обычным путем. Немцы захватили лодку, и не было ни единого свидетеля, который мог бы подтвердить или опровергнуть утверждение Лёвена о том, что сапоги находились на борту лодки. Нельзя было ожидать, что отец выступит против сына. Пока молодой Лёвен упорствовал, жизнь его находилась в безопасности.

Следующие три года молодой Лёвен провел в английском лагере для интернированных. Я думаю, он понимал, что каждый прожитый день приближал его к суровому и беспощадному приговору, который мы не смогли вынести и привести в исполнение на основании существовавших законов. Лёвен-старший умер через шесть месяцев после прибытия в Англию. Официальное заключение о причине его смерти говорило, что он так и не смог оправиться от тяжелых испытаний, связанных с последним морским переходом. Но лично я считаю, что он умер из-за того, что сердце его не выдержало испытаний другого рода. Даже за отсутствием достаточных юридических доказательств старший Лёвен внутренне понимал, что сын его разоблачен как предатель.

Дьявольский треугольник

С окончанием войны в Европе охота за шпионами не прекратилась. Они не представляли больше серьезной угрозы для безопасности союзных стран, но нужно было смотреть в будущее. Кроме всего прочего, справедливость требовала наказания виновных. Необходимо было выявить коллаборационистов и военных преступников.

Через несколько недель после окончания войны я оказался в Шевенингене под Гаагой. Однажды я получил анонимное письмо, написанное карандашом печатными буквами. Текст гласил: «Г-жа Сандер является любовницей гуннов и шпионкой. Ваш долг расследовать ее дело. Смерть предателям!»