Тайный год

– Третьяк Скуратов привёз в подарок! У татарского злого мурзы отнял в бою! – добавил напоследок, чтобы поднять масть своего сыскаря (на что Шиш и Биркин переглянулись: откуда в мирное время на Москве злым мурзам взяться? И когда это Третьяк Скуратов в бои с татарами вступал, от дыбы не отходя?).

Явились стрельцы сказать, что митрополиты, архимандриты, настоятели, казначеи и другой важный причт числом до двух сотен собраны по приказу в Троицком соборе.

– Вот и хорошо, что собраны… Вот и загляденье… Так мы их разом накроем, – забормотал, проверяя замки и запоры на ларях и сундуках (запирал всегда всё, куда можно продеть замко́вую дугу). – Это мне сыскари приволокли… Тут, тут! – постучал клюкой по шкатуну с кольчугой. – И ещё привезут, обязательно, а как же… Вот с попами покончим, прихлопнем всех одним махом, потом за Нилушек возьмёмся… Всех одним гребнем причешем! Всех под один бубен плясать заставим!.. Шиш, бери икону со стены, будешь впереди нести… Да не нарядную, а вон ту, Богоматерь-Скорбь, что у Малюты в пыточной висела!

– Эту? – Шиш брезгливым кивком указал на невзрачную, тусклую от копоти икону. Зачем государю такая урода, с оббитыми углами, трещина через лик, заляпана чем-то, в соскрёбах, словно кто-то когтями драл?!. – Да она негодна, золой воняет!

– Много ты понимаешь, дуболом! Она и есть главная! А вот от тебя чем горелым несёт? – подозрительно принюхался к Шишу.

Тот смутился:

– Эта… То… Траву жгли…

– Аха-ха, траву?.. В снегу?.. Смотри, чтоб сатана тебя раньше времени не пожёг за твои проделки! – погрозил он Шишу, вспотевшему от страха, что государю известно про траву-никоциану. – А сатана забудет посечь – так мимо меня эта забота не пройдёт… Двери открывай!..

Направились к Троицкому собору. Впереди – Шиш с иконой, следом тащился царь, опираясь на руку Биркина и на клюку, сгорбившись, сжавшись в жалкий нищий ком. По пути пристали Арапышев и Третьяк Скуратов с пятью стрельцами.

Людей мало, а смысла в них много – это сразу стало ясно, когда вдруг под сводами неслышным шагом появился царь в затрапезной хламиде, с иконой из адского места, с подручниками из Разбойной избы…

Ни на кого не глядя (но всех видя), прошествовал к амвону, отогнал владыку Никодима и жестом велел Шишу утвердить икону у стены. Сам остался стоять за амвоном, медленно передвигая недобрый зрак с лица на лицо.

И священники от этого взгляда застывали, ибо явление царя в задрипанной рясе, с бедной клюкой, со всем известной жуткой иконой из Малютиных подвалов ничего доброго не предвещало. А они-то думали, что присмиревший государь зовёт их по-хорошему! Некоторые даже шёпотом утверждали, что он, решив уйти в монахи, собрал их, чтобы отречься от мира и престола. Другие думали, что, отправив несчастную царицу Анюшу в монастырь, хочет испросить их благословения на очередную женитьбу…

Но надо замолкнуть – царь начинает, и тут важно вслушиваться в каждый звук, вникать в трепет царских пальцев, следить за движением глаз.

– Не буду, достопочтенные святые отцы, повествовать вам о горестях и бедах быстротекущего мира – вам они известны не хуже моего! А может, и лучше – это ведь к вам ходят на исповеди и покаяния, а я, брошенный всеми, должен сам раскусывать горчайший орех моей тяжкой жизни!

Замолк, переждал перешёпы, кресты:

– О горе! Будь здрав, государь! Дай Господь тебе всех и всяческих благ! – и продолжил, уже с ощутимым нажимом:

– Но в мою одинокую келью доходят слухи, что многие из вас, кто призван Господом протягивать руку страждущим, думают больше о том, как бы набить поплотнее свои бездонные мошны и заполнить свои вечно голодные бездонные стомахи вроде той огненной пропасти, куда в свой час будут низринуты и низвергнуты грешники и мздоимцы, взяткодавцы и взяткобравцы! И таскачи чужого там очнутся! И ложные ласкатели осядут в той геенне! И расхитители с ворами! И любители всяческой хищи! И волки в овечьих обличьях! Место в треисподней всем найдётся! Будете в потешниках при сатане плясать, рясы задрав, – загляденье!

Зависло робкое молчание. От такого начала лица святых отцов вытянулись. Скрытно ухмылялся Третьяк Скуратов. Шиш дремал у стены. Биркин слушал неотрывно.

– Но я созвал вас в день святого праздника не для того, чтобы говорить многажды переговоренное, а восславить вместе с вами архистратига Воинства Небесного Михаила в день его славы!

Все облегчённо перекрестились, шурша откидываемыми рукавами.

Поправил драную шапку на голове:

– О великий грозный архангеле Михаиле! Без твоего заступничества род человеческий был бы пресечён! Кто, как не ты, вознёс души Богородицы и праотца Авраама к Божьему престолу? А кто спас от семиглавого дракона Жену, облечённую в солнце, и её младенца? А кто, как не ты, спорил с падшим братом своим, Денницей, о теле Моисеевом и выиграл спор? Это всё ты, великий архангеле! Славны деяния твои во славу Божию!

Все усердно осеняли себя крестами.

Продолжал в гулкой тишине: