Осмотревшись, я понял, что мне чудом удалось избежать падения на частокол железной ограды. И вообще, мне сильно повезло. Свалившись со стены, я лишь слегка повредил ногу, разорвал штанину и поцарапал правую руку. Сердце еще стучало в груди, готовое вырваться наружу, но страх прошел. Я понял, что это была совсем не яма, а широкая щель между сохранившейся стеной церкви и ее рухнувшей частью. Выбраться отсюда было довольно легко – достаточно протиснуться в щель и проползти по завалу из кирпичей. Я уже хотел двинуться, но тут мое внимание привлекла надпись на стене церкви. Собственно, это была не просто надпись, а эпитафия на надгробной мраморной плите, вмонтированной в стену.
Полустертой готической вязью было написано:
Кто были эти «страждущие и обремененные», жившие на рубеже XVII–XVIII веков? Почему Иоганн Шерис прожил шестьдесят лет, а Луиза Шерис всего восемнадцать? Вряд ли нам суждено это когда-либо узнать. Иной мир, иная цивилизация, далекое прошлое.
Выбравшись из опасной западни, я буквально столкнулся с Виктором, который уже обошел кирху с другой стороны. Поведав ему о происшествии, я упомянул и о надписи, высказал предположение, что, возможно, погребенные здесь жители Кёнигсберга были достаточно выдающимися людьми, раз их имена увековечены на мраморной плите, прикрепленной к церковной стене. Может быть, они даже сыграли какую-нибудь особую роль в истории города или были участниками каких-то необычных исторических событий.
Но на Виктора это не произвело ни малейшего впечатления. Ему вообще были чужды рассуждения об исторических параллелях и ретроспективные экскурсы. Он был, да и сейчас остается человеком практического мышления, интересующимся точными науками и принимающим только обстоятельно выверенные факты. Всякие допущения и предположения вызывают у него скептическую улыбку. Я же всегда был склонен к глубоким размышлениям и историческим реминисценциям. Мне почему-то казалось, что фамилия Шерис могла быть связана с какими-то неординарными событиями в жизни этого города. Может быть, причиной таких мыслей послужило мое падение, в результате чего я и увидел надпись – так сказать, необычным способом. Во всяком случае, интуиция подсказывала мне, что за эпитафией на мраморной плите в руинах старой кирхи[22] стоит какая-то необычная история. И, как оказалось, я не ошибся…
Хотя с утра шел мелкий дождь, к полудню небо прояснилось. Лучи майского солнца весело заиграли в лужах, ярко-зеленая трава и листья деревьев заблестели изумрудными капельками влаги. Из окна, расположенного над восточными замковыми воротами, открывался вид на город и лежащий совсем рядом пруд, окруженный буйной зеленью. Вдали виднелись высокие колокольни церквей Святой Барбары и Закхаймской с остроконечными шпилями и узкими, вытянутыми вверх окнами. Гораздо правее, там, где Прегель, раздваиваясь, образует остров, над городом господствовала величественная громада Собора с колокольней из красного кирпича и массивной двускатной крышей, посреди которой возвышалась изящная башенка.
Прилегающая к замку часть города состояла из двух– и трехэтажных домиков под ярко-вишневыми и оранжевыми черепичными крышами. Улицы веером расходились от замка в разные стороны, пересекались с другими, создавая своеобразный лабиринт. Вдали по окружности виднелись старые городские ворота самых причудливых форм с арками посередине и крышами, украшенными шпилями и башнями.