«Кривые улицы, без прямолинейной перспективы домов, сообщают городу живописный вид. Еще больше живописности придают выступы и “фонари” (Erker) на домах. Верхний этаж нависает над нижним; верхние этажи чуть не сходятся над головами прохожих. Такие выступы были особенно в ходу на деревянных домах. Из-за этого и сами по себе уже узкие улицы делались, конечно, еще ýже. Поэтому городское управление восставало против навесов, выступов… Они то воспрещались строителям новых домов, то разрешались, но тогда не дальше известной меры. Для контроля всадник с копьем или палкой определенной длины в руках проезжал по улицам. Если он задевал острием копья за строение, то домовладелец должен был его ломать или… заплатить соответствующую денежную пеню».
Над тесно прижавшимися друг к другу домами возвышались зеленые кроны деревьев, на противоположном берегу реки были видны высокие штабеля дров, на воде медленно покачивались парусные суда и рыбацкие лодки. И всюду: на улицах и в переулках, на перекрестках и на берегу реки – царило необычайное оживление. Горожане, разодетые в пестрые одежды, куда-то спешили, собирались толпами и что-то с интересом обсуждали.
Скучившиеся перед замком жители расступились и пропустили строй бюргеров с оружием, который двигался в сторону Закхаймских ворот. Постепенно стало заметно, что по обеим сторонам узких улиц от самого пригорода Нойе Зорге[23] стал выстраиваться почетный караул из горожан в широкополых шляпах с перьями и батальона курфюршеской охраны, вооруженного мушкетами и алебардами. Жителей уже не пропускали через живую цепь, и они, прибывшие сюда со всего города, сгрудились у прилегающих к улицам домов. Наиболее решительные забирались на крыши, мальчишки гроздями облепили деревья.
Куранты на замковой колокольне пробили два часа пополудни. И сразу же из расположенных внизу, под окном, ворот выехали кареты на высоких тяжелых колесах, запряженные длинными цугами лошадей в уборах с форейторами[24] и служителями в париках и треугольных шляпах – на запятках. Позади следовали всадники в красных и зеленых мундирах с серебряным шитьем, с пестрыми лентами и перьями – по-видимому целая свита пажей, лакеев и телохранителей. Отправляющаяся за город кавалькада искрилась, переливалась на солнце всеми цветами радуги, с одной стороны, создавая ощущение праздничной торжественности, а с другой – производя впечатление невиданного балагана, готовящегося к грандиозному представлению.
– Мой юный брат, у нас есть немного времени. Я успею показать вам еще кое-что интересное, – проговорил невысокий человек с острым носом и большим бритым лбом. Одутловатое лицо его окаймлял пышный шелковистый парик, сзади спадающий на плечи. На широкой голубой ленте переливались золотые звезды, украшенные бриллиантами. Человек сделал приглашающий жест рукой. Из-под кружевных манжет выглядывали кончики пухлых пальцев с перстнями.
Это было 18 мая 1697 года. Бранденбургский курфюрст Фридрих приглашал двадцатипятилетнего русского царя Петра I, прибывшего в Кёнигсберг инкогнито под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова, продолжить прерванный осмотр покоев курфюршеской резиденции.