Тайный коридор

– Бога человекам невозможно видети, а книга высших смыслов читается нами в совпадениях. Ты узнал о существовании Немировского еще лет пятнадцать назад, когда о нем никто не знал, видел самое начало его гнусного восхождения, предательство системы, его же вскормившей, он потоптался на твоей жизни и жизни Натальи, а теперь его резиденция находится рядом с кладбищем, где лежат твои замученные реформами родители. Этого вполне достаточно, чтобы понять: он появился в твоей жизни не случайно. А я думаю, что и ты появился в его поганой жизни не случайно. Это, брат, судьба! Посуди: не нашли мы более подходящего персонажа для нашего «проекта». Немировский подходит по всем статьям: компроматов на него пока не было, а народу знаком, потому что все время мелькает в «ящике». Либералы вроде Киселева и Познера тайно ненавидят его за то, что он служил в КГБ и знает всех бывших осведомителей из их среды, а фээсбэшники любят его не больше, чем шпиона Калугина. Только Калугин смылся из страны, а этот и не думает, вольготно разъезжает себе в бронированном лимузине и витийствует по «ящику»!

– Андрюха, когда Березовский был еще рядовым научным сотрудником в НИИ, а Гусинский – мелким жуликом, Немировский уже работал на мировую закулису. Ты хоть представляешь, кто за ним стоит? Нам просто, как цыплятам, свернут головы. Хотя…

Алексей вдруг подумал: «А для чего тебе твоя драгоценная жизнь? У тебя есть нормальная семья, творческие успехи, будущее? Ты же живешь, как крыса! Просиживаешь стул перед компьютером и думаешь, с кем сейчас спит твоя жена! А Кузовков предлагает веселое, рискованное дело!» Он потер лоб. Кузовков с Платонычем внимательно посматривали на него, молчали.

– … Хотя, – продолжил Звонарев, – отчего бы нет? Немировские же рисковали, когда взбирались наверх! А мы чем хуже?

Кузовков заулыбался:

– Ну, вот и отлично! Я знал, что ты согласишься. Разделаемся с кавказцами – и начнем. А сегодня еще надо зашибить под это дело денежек. Сейчас, – он глянул на часы, – придет рекламодатель – «Старорусский чай»…

Звонарев засмеялся.

– Ты чего ржешь?

– Никакого чая в старину на Руси не пили! Еще Пушкин писал: почему наши извозчики просят на чай, хотя всем известно, что они пьют водку?

– Смотри не сболтни об этом господину Липскому. А то он огорчится. Что же ему теперь, на «Старорусскую водку» переходить? А мы заинтересованы, чтобы он был в хорошем настроении. Дело в том, что, когда он давеча сидел здесь, приглянулась ему вот эта картина… – Кузовков указал на здоровенную, полтора на два метра, картину маслом, висевшую за его спиной.

Она изображала то ли Венеру Милосскую, то ли какую-то другую безрукую и почему-то безголовую грацию с голыми титьками, стоявшую среди темных развалин не то театра, не то дворца – в общем, на фоне крушения цивилизации. Шедевр сей написал художник-самоучка Корешков, бывший работник внешней разведки. Журнал напечатал заметку о нем со снимками картин, а он отблагодарил Кузовкова натурой – своим искусством.

– Купить, что ли, хочет? – спросил пораженный Алексей. – Но ей цена сто долларов в базарный день.

– Не скажи! Тут одних красок на двести! А холст? А рама? Липский сразу запал на этот размерчик. Они же сейчас, буржуи, на живописи помешаны, как при социализме – на фотообоях. Он меня спрашивает: «Это чья работа? Известный мастер?» Я говорю: «Конечно, это сам Коган». А Корешков расписывается на полотнах просто «К.»: вон, гляньте, в нижнем правом углу. Думаю, уж среди евреев обязательно есть Коган-художник, да не один. Ну, Липскому неудобно чайником предо мной выглядеть, и он глаза эдак закатил: «О, Коган… И дорого стоит, если не секрет?» Я отвечаю: «Это ранний Коган, сумрачный период, практически бесценен. Художник, – говорю, – был моим клиентом; по наводке нашего агентства таможенники предотвратили вывоз за границу целой партии ранних картин Когана, пропавших в семидесятых годах после варварского сноса бульдозерами уличной выставки художника. Перед отъездом на постоянное место жительства за рубеж Коган в знак благодарности преподнес мне эту картину». – «А остальные картины он что же, с собой увез?» – спрашивает догадливый буржуй. «Да, – говорю, – увез, через ту же таможню. И теперь вот это полотно, «Труп гармонии», – последняя картина когановского сумрачного периода в России.

Звонарев плакал от смеха, а Платоныч слушал серьезно, недоуменно косясь на него.

– Липский ушел задумчивый. А в воскресенье звонит: «Хочу с вами поговорить насчет покупки картины». Видимо, справки навел, и ему сказали: да, есть такой художник-эмигрант Коган. Не промахнулся я! Коган – это все равно что у нас Васильев. Не только наш чайный король, ни один ценитель не покривится, если сказать: знаменитый художник Васильев. Только спросит: какой? Их, Васильевых-живописцев, пруд пруди: Федор, Петр, Константин… А Коган – он и есть Коган, может быть кем угодно. Это не фамилия, а профессия. Хорошо, что мы не напечатали репродукцию этой корешковской Венеры в журнале! И вот я теперь думаю: сколько содрать с Липского?