Тайный коридор

В целом же это была яркая, смелая литературная мистификация, сравнимая с «Гуслями» Проспера Мериме или Черубиной де Габриак Волошина, надежно сулившая начало настоящей писательской славы. Тем более что, ни Мериме, ни Волошин и мечтать не могли о трехсоттысячном тираже! Но… «Не то чтобы д, Артаньян не умел пользоваться обстоятельствами…» Во Франции XIX века, в России начала ХХ любили и ценили литературные розыгрыши, а в захлестнутой публицистикой России конца ХХ века даже не поняли, что это такое. Для чистой эротики – слабовато, в политическом смысле – беззубо… В такое-то время – древнеяпонская поэзия? «Независимая газета» в привычном для нее разоблачительном духе уличала Лупанарэ и Кара-Вагинян в фальсификации, с удручающей серьезностью подробно рассказывая о своем запросе культурному атташе японского посольства… Мол, не выходила в токийском издательстве «Сэмигоро» книга эротических танка Х века, да и издательства такого в Токио нет… (Как будто не дал Лупанарэ изящную подсказку, что «токийское издательство» находится в Москве!) Отсутствуют, дескать, сведения о древней находке на книжном развале в Киото, и никому не известен скончавшийся в лиссабонском притоне японский мультимиллионер, меценат и библиофил… А миллионер в Японии – не иголка… Тут бы автору заметки, наконец, улыбнуться, сообразив, что в дураках-то оказался он, а не якобы обманутые читатели, но в газетах тогда не работали люди с чувством юмора и литературной живинкой – только с бессмысленным гончим блеском в глазах. Впрочем, и читатели были такими же: доказали им, что древнеяпонская эротическая поэзия – подделка, и они о ней забыли. И об авторе подделки тоже.

«Плакат» (к тому времени уже переименованный и освободившийся от обременительного патроната ЦК КПСС) устроил Лупанарэ скандал забыв о полученной прибыли, зажилил часть гонорарных денег… Неизвестно, что бы в этой ситуации стал бы делать французский автор XIX века или русский начала ХХ, а Лупанарэ, всегда склонный к конформизму, решил так: если его предпочтения не соответствуют запросам большинства, то предпочтения надо менять. Ежели публика предпочитает тонкой эротике грубую, надобно дать ей грубой. Ежели она предпочитает стихи песням, то надобно дать ей песен. «Вы хочете песен? Их есть у меня!»

Он начал писать «Нового Баркова» и строчить тексты песен для популярных исполнителей. Впрочем, заработка ради он не гнушался никаким жанром: например, сочинял куртуазные очерки вроде «Откровений шпионки». Свой метод в искусстве Виктор звучно нарек лупанарным романтизмом. Но если очерки его были достаточно оригинальны (взять хотя бы несчастного Кво-Ланга, закатанного в асфальт!), то в стихах и песнях он столь часто пользовался методом стилизации, со вкусом примененным в «древнеяпонской поэзии», что это уже превращалось в откровенный плагиат. Лупанарэ теперь просто брал чужие строчки и вставлял в свои тексты. Например, он читал у Лорки:

Я сдернул шелковый галстук.
Она наряд разбросала.
Я снял ремень с кобурою,
Она – четыре корсажа, –

и писал, добавляя дыхание современности:

Ты сдернул пиджак и галстук
А я опустила взгляд
Ты снял ремень с кобурою
А я вечерний наряд

Столь же беззастенчиво он позаимствовал у расстрелянного поэта «кинжалы трефовых лилий» и «открытую грудь гитары». Когда возмущенные эрудиты уличали его в краже, Лупанарэ ничтоже сумняшеся заявлял, что «Пушкин тоже брал».

Исполнители поп-музыки нуждались в красочной экзотике, чтобы отвлечь поклонников от свинцовых мерзостей капиталистических будней, и Виктор охотно ее предоставлял, отлавливая героев своих песенок далеко за морями и океанами, «в дыму сигарном Порт-Саида», «на Гавайских островах», «на улице Гонолулу», «на пристани Монтевидео», «над пляжем Копакабаны», «в центре беспечного Рио», «в далеком Бискайском заливе», «в Аддис-Абебе в обществе дамском», «в желтой гавани Китая», «в притоне Катманду» – в общем, на всех континентах, не считая Антарктиды. Географический разброс этой экзотики был столь широк, что даже начитанному Вите не всегда хватало эрудиции. Едва ли, например, в скромном непальском Катманду имелись притоны, где «дымилась марихуана» и «стреляли на ходу», словно в Сингапуре, а слезы испаноязычного поэта Рубена Дарио были скорее уместны в Манагуа или Буэнос-Айресе, нежели в центре «беспечного», но португалоговорящего Рио.

Как и в случае с незадачливым связным Кво-Лангом из «Откровений шпионки», очевидно обязанным своим именем аквалангу, Лупанарэ не затруднялся с выбором имен для героев своих стихов-песенок. Например, некая «мадам Л’Ореаль», которую он рифмовал со словом «печаль», родилась, когда по телевизору рекламировали одноименный шампунь.