Тайный орден

не были смиренными. «Боже, как же ты жесток! — Стоя на коленях перед распятием

говорил герцог Всевышнему. — Ты уже отнял у меня отца, родного дядю, двух жен и

младенца! Неужели же, Господи, этих жертв Тебе недостаточно? Неужели Тебе так

трудно послать исцеление моей бедной матушке? Или Ты не в силах? Но этого не

может быть, раз Ты сотворил весь этот мир. Может, Ты не желаешь помочь, потому

что хочешь очередной жертвы во Имя Твое? Назови, и я принесу эту жертву Тебе.

Неужели Ты корыстен? Но тогда чем же Ты лучше дьявола?»

Вдруг, хмурым осенним вечером, когда надежда на выздоровление матери совсем

покинула герцога, какой-то незнакомый человек средних лет, довольно высокого

роста, по виду духовного звания, в сером плаще поверх монашеской рясы и с крестом

из светлого металла на груди, подъехал на белой лошади к воротам замка. Он назвался

странником из Святой Земли, сведущим в исцелении. Его впустили без лишних

вопросов, не столько потому, что кто-то верил в способности этого никому

неизвестного человека исцелить безнадежно больную мать герцога, а просто потому,

что в замке Бульон издавна было заведено принимать пилигримов. Но этот странник

не походил на простого нищенствующего монаха. Он был опрятен. От него приятно

пахло. Его чистая одежда, его осанка и манера держаться и говорить, его уверенная

походка и твердый взгляд выдавали в нем человека благородного и даже как будто

обличенного властью. Войдя, он, не востребовав провожатых, сразу же нашел путь в

покои больной, ни на секунду не заплутав в извилистых замковых коридорах, где и

опытные слуги часто блуждали, не находя с ходу нужных лестниц и поворотов.

Беспрепятственно прошел странник наверх в покои донжона, и ни один стражник не

остановил его.

Словно внезапный сильный порыв ветра, пилигрим распахнул тяжелую дубовую

дверь и предстал перед глазами Готфрида и его ближайшего окружения, собравшихся

в небольшом зале, примыкающем к спальне больной. Здесь были родственники,

приглашенные лекари, духовные лица, многочисленные придворные и прислуга.

В помещении было душно и мрачно. Множество свечей на железных

перекладинах грубых люстр, подвешенных на цепях в центре зала и стоящих по углам

масляных ламп, чадя, выбрасывали копоть на сводчатый потолок. Но то ли от резко

распахнутой двери, то ли от пронесшегося по залу сквозняка, большая часть свечей и

чадящие лампады вдруг погасли. Сразу же смолкли, словно оборвались, и все

разговоры. И в наступившей тишине только три свечи перед иконой Девы Марии

продолжали гореть ровным пламенем. Но пламя этих трех свечей вдруг стало таким

ярким и чистым, что света в зале оказалось не меньше, а, напротив, гораздо больше. И

это освещение отчего-то сделалось мягким и золотистым, подобным утреннему свету

летнего солнца. Все присутствующие были потрясены, когда, вместо приветствия,

вместо того, чтобы пасть ниц перед знатными особами и назвать себя, влетевший в зал

человек в монашеском платье раскатисто произнес, обратившись к одному только

герцогу:

— Прикажи, чтобы вышли все! Ибо время дорого.

Никто из присутствующих не знал вошедшего. Но, судя по его манере не

церемониться с грозным властителем Нижней Лотарингии, многие подумали, что

Готфрид с этим человеком, по крайней мере, знаком. Эти двое и роста были почти

одинакового, и фигуры их были похожи, и даже в лицах было что-то общее, хотя бы

одинаковый цвет глаз. Поэтому со стороны легко могло показаться, что двое этих

людей близкие родственники. На самом же деле, Готфрид Бульонский никогда прежде

не видел ворвавшегося в покои своего замка человека, и никто еще не успел доложить

ему о прибытии незнакомца. В любое другое время, и при любых других

обстоятельствах, Готфрид, наверное, приказал _______бы схватить наглеца немедленно и

запереть в подземелье замка, но сейчас он не мог этого сделать, ибо что-то внутри,

что-то очень сильное и повелительное, заставляло доверять этому человеку и

подчиняться ему безоговорочно. Странная робость охватила герцога. Готфрид в тот

момент почувствовал за этим человеком такую великую власть, перед которой его

герцогская корона вдруг показалась ему смехотворной игрушкой.

— Выйдите все. Время дорого. — Проговорил герцог, повторяя слова

странника, и сам первым направился к выходу.

— Нет. Ты один должен остаться. Только ты один. — Тихо, но твердо сказал

странник, положа герцогу на плечо руку. И от руки пилигрима шло необычное

сильное тепло, наполняя тело герцога удивительной легкостью.

Тогда герцог впервые заглянул этому человеку в глаза, и ему показалось, что

глаза странника из своей глубины излучают теплый огонь, на который хотелось

смотреть и смотреть. Взгляд этих глаз завораживал, словно приковывая к себе. Как

будто две широкие дороги, сходясь в одну, уходили куда-то вдаль сквозь голубые

глаза монаха. И, странное дело, там, в глубине глаз странника, Готфрид увидел себя

самого, исхудавшего, оборванного, в одном лишь, забрызганном кровью, исподнем,

бредущего босиком на фоне странных зданий неизвестного города с безумным

выражением глаз и с окровавленным мечом в руке. Видение было необычайно четким