Тайный шифр художника

– У него довольно трагическая судьба, – уклончиво ответил я. – Вскоре после училища он попал в тюрьму по ложному доносу. И, сами понимаете…

– Как это грустно… – Взгляд Вики затуманился. – И отчего это талантливые люди, как правило, всегда несчастны?

Она снова посмотрела на снимок.

– А что такое с картиной? Ее точно ножом разрезали.

– Именно так и было, – кивнул я.

– Пытались уничтожить? Как «Данаю» в Эрмитаже? Тоже какой-то сумасшедший?

– Этого я, увы, не знаю. Возможно.

– И как у людей рука поднимается… – пробормотала Вика. – Ведь это действительно гениальная картина, шедевр. Теперь я понимаю, почему ваш заказчик скупает все картины Зеленцова.

– Об этом я тоже хотел с вами поговорить, – решился, наконец, я. – Но это долгая история…

– Я с удовольствием послушаю, – заверила Вика. – Мне интересно.

И я рассказал ей все, что знал сам, с самого начала. О том, как на меня случайно, через общих знакомых, вышел бывший уголовник с удивительной татуировкой во всю спину, изображающей храм, сквозь который проступал женский образ – образ Елены Коротковой. Как этот уголовник дал мне задание разыскать его сокамерников с такими же татуировками, сделанными, как выяснилось, Андреем Зеленцовым.

– На тех татуировках тоже нарисована мама? – уточнила в этом месте Вика.

– Не могу сказать с уверенностью, – честно признался я. – Сам я ни одной из них не видел, даже на фото. Но Угрюмый говорил, что да.

Дальше я рассказал все, что узнал от Угрюмого о заказчике. А потом перешел к самой неприятной части истории – к тому, что бывшие уголовники с удивительными татуировками на спинах стали странным образом гибнуть один за другим. Включая и самого Угрюмого.

Вика оказалась прекрасным слушателем. Если не принимать во внимание вопрос о портрете Елены, она больше ни разу не перебила меня, но была очень внимательна и реагировала очень живо, и на ее лице постоянно отражались то удивление, то испуг, то сочувствие. И только когда я, закончив всю историю, высказал предположение, что кто-то уничтожает работы Зеленцова, чтобы повысить цену оставшихся картин, Вика покачала головой.

– Знаете, я в это не верю… Ну ладно еще – картину на выставке испортить или даже убить людей с татуировками, как это ни ужасно… Но мертвецов-то из могил зачем выкапывать? И тела расчленять… – При этих словах Вику слегка передернуло. – Зачем? Кому, уж простите меня, придет в голову лезть в могилу, чтобы посмотреть на картину, наколотую на спине покойника?

– Только психу. – Я не мог с ней не согласиться. И Вику мой ответ вдруг неожиданно обрадовал.

– Вот именно – психу! – воскликнула она. – И у меня даже есть подозрение, какому именно. Знаете, когда вы забыли у меня книгу Маньковского, я из любопытства ее просмотрела. И решила, что автор не в своем уме. Вот, сейчас… – Она вытащила из сумки брошюру и пролистала, ища нужное место. Послушайте, что он пишет о разрушительности современного искусства: «Другие произведения искусства, наоборот, связывают ее – имеется в виду, душу, – преграждая естественный для человека путь ввысь. Здесь и далее мы будем называть их «тлетворный артефакт». Эти произведения могут приковать к себе душу, посадить ее на невидимую цепь – мнемопрограмму, которую сам человек не ощущает. Для того чтобы освободить скованную произведением душу, следует механически расчленить, разорвать, а лучше всего сжечь воздействующий на нее рисунок, разрушая тем самым созданные им порочные связи…»

– Ну мало ли, что он мог набредить в книге… – возразил я, но как-то не слишком уверенно.

– Не только в книге, – нахмурилась Вика. – Помните, я рассказывала, как он приходил к нам домой и разговаривал с мамой? Мне он уже тогда показался странным… И – я припомнила – уже тогда гнал какую-то пургу об отрицательной энергии, негативном влиянии, скрытой угрозе и тому подобной ерунде…

Я сосредоточился и попытался вспомнить подробности своей личной встречи с Маньковским. Похож ли он на сумасшедшего, да еще настолько одержимого, способного убивать людей из-за каких-то татуировок? Ну хорошо, пусть не «каких-то», пусть сделанных гениальным художником. Но все равно поверить в подобное было трудно. Хотя… Кто их знает, этих маньяков. Ведь я их никогда в жизни не видел. Только в фильмах, с которых делал копии, а они разлетались, как горячие пирожки. И в этих фильмах, таких как «Попутчик» и «Молчание ягнят», маньяки сначала совсем не походили на сумасшедших. Наоборот, были необыкновенно умны, изобретательны, некоторые даже обаятельны, как Ганибал Лектер…

– Но это что же получается? – проговорил я вслух. – Маньковский настолько одержим своими идеями, что записывает в эти самые «тлетворные артефакты» не только картины, но и живых людей? И уничтожает их?

– Возможно, – предположила Вика, – если он действительно маньяк, то он не отдает себе в этом отчета. Он не видит в Угрюмом и всех остальных людей из плоти и крови, с душой, внутренним миром, мыслями, чувствами и желаниями. Для него они только носители зла, которое надо уничтожить. Уничтожая, он уничтожает только артефакт, а не человека. Ну то есть ему так кажется…