Тайпи

Когда толпа рассеялась, я повернулся к Мехеви и дал ему понять, что мы нуждаемся в пище и сне. Заботливый вождь сказал несколько слов одному из толпы; тот исчез и вернулся через несколько минут с тыквенным сосудом и двумя или тремя молодыми кокосовыми орехами, уже очищенными от шелухи. Мы с Тоби немедленно приставили эти «бокалы» к нашим губам и осушили их в одно мгновение. Затем перед нами было поставлено какое-то кушанье в сосуде из тыквы, и как я ни был голоден, я задумался над тем, каким способом переправить его в рот. Блюдо это, называемое пои-пои, приготовляется из плодов хлебного дерева и своим видом несколько напоминает столярный клей; оно желтого цвета и терпкое на вкус. Я задумчиво посмотрел на него, погрузил свою руку в месиво и к бурной радости туземцев вытянул ее, нагруженную этим пои-пои, прилипшим длинными нитями к каждому пальцу. Масса была такая густая, что когда я поднес ее ко рту, потянул за собой всю тыкву и приподнял ее с циновки, на которой она стояла. Эта неловкость — Тоби повторил ее вслед за мной — вызвала у стоявших рядом дикарей неудержимый взрыв хохота.

Как только их веселье улеглось, Мехеви окунул указательный палец правой руки в блюдо и, повертев им быстро несколько раз, вытащил его обмазанным этим составом. Другим особым приемом он предотвратил падение пои-пои с пальца обратно в миску и поднес его ко рту. Все это было проделано явно для нашего обучения, так что я снова принялся за еду, довольно безуспешно применяя указанный способ.

Затем нам принесли еще несколько кушаний; некоторые из них были прямо восхитительны. Мы закончили банкет, выпив еще два молодых кокоса, после чего угостились несколькими затяжками табаку из искусно выточенной трубки, кругом обходившей сидящих.

В течение ужина дикари рассматривали нас с напряженным любопытством, наблюдая малейшие наши движения. Их удивление достигло высших пределов, когда мы начали снимать платье, промокшее от дождя. Они разглядывали белизну нашего тела и, казалось, совершенно не могли согласовать ее со смуглым цветом наших лиц, загоревших после шестимесячного пребывания под палящим солнцем экватора. Они ощупывали нашу кожу так же, как торговец щупал бы кусок замечательного тонкого атласа, а некоторые из них даже ее нюхали.

Понемногу группа, собравшаяся вокруг нас, стала рассеиваться, и около полуночи мы остались лишь с постоянными жителями дома. Они снабдили нас свежими циновками, покрыли несколькими кусками таппы и затем, потушив светильники, сами расположились рядом с нами. После короткого отрывочного разговора между собою они вскоре крепко заснули.

Разнообразные и спутанные мысли терзали меня в продолжение ночи. Измученный Тоби спал тяжелым сном рядом со мной, а мне мешала заснуть боль в ноге, и я перебрал в уме все страшные последствия нашего положения. Тайпи или гаппары? Я вздрогнул, когда осознал, что уже не остается сомнения. Что готовила нам страшная судьба? Конечно, нам пока не причинили никакого зла, нас даже хорошо и гостеприимно встретили. Но можно ли положиться на изменчивые страсти, владеющие душой туземца?!

Возбужденный этими страшными думами, я только под утро погрузился в тревожную дремоту. Когда, проснувшись на середине какого-то ужасного сна, я вскочил, то увидал вокруг себя лица наклонившихся надо мною островитян. Был светлый день: дом был полон молодых женщин и девушек, фантастично разукрашенных цветами. Они смотрели на нас, не скрывая своего детского восторга и любопытства.

Позднее, когда число их сильно поредело, в дом вошел великолепный воин, слегка наклонив в низком проходе торчащие перья своего головного убора. Вид его был внушителен. Блестящие длинные, спадающие перья тропических птиц были расположены высоким полукругом на голове, а их концы закреплены полумесяцем из золотых бус, стягивавшим лоб. Вокруг шеи лежало несколько громадных ожерелий из клыков вепря, отшлифованных, как слоновая кость, и нанизанных так, что самые длинные падали на его широкую грудь. В дырки ушей вставлены два небольших и тонко отточенных зуба кашалота. Воин был опоясан тяжелыми кусками темно-красной таппы с висящими спереди и сзади сплетенными кистями, а кольца и браслеты, сделанные из человеческих волос, дополняли его одеяние. В правой руке он держал деревянное полукопье, полувесло почти пятнадцати футов в длину, с одним заостренным концом, а другим — отшлифованным, как лопасть весла. Наискось на поясе висела богато украшенная трубка, тростниковый чубук которой был выкрашен в красный цвет, а вокруг него, как и на самой чашке трубки, трепыхались маленькие флажки из тончайшей таппы. Но самым замечательным во внешности блистательного островитянина была искусная татуировка, расположенная по всему телу. Татуировка на лице была очень простая. Две широкие полосы, расходясь от темени, перекрещивали наискось оба глаза, затрагивая и веки, и спускались немного ниже ушей, где они соединялись с другой полосой, которая тянулась прямой линией вдоль губ и составляла основание треугольника.