Тайпи

И Файавэй, и ее подруги, так же как и наши женщины, любили украшать себя разными драгоценностями: и в ушах, и вокруг шеи, и на кистях. Но их драгоценностями были цветы. Иногда они надевали ожерелья из мелких красных цветочков, нанизанных, как рубины, на волокна таппы, иди втыкали белый бутон в дырочку в мочке стебельком назад, показывая спереди нежные лепестки, сложенные в чудный шарик, похожий на чистейшую жемчужину. Девушки-островитянки страстно любили цветы, и им никогда не надоедало украшать себя ими.

Когда Мехеви оставил наш дом, Кори-Кори приступил к исполнению обязанностей, возложенных на него. Он принес нам пищи, и так как я был поручен его заботам, он настоял на том, чтобы кормить меня из рук. Я, конечно, противился этому всячески, но напрасно: мне пришлось смириться. Тоби же было позволено управляться с едой, как ему угодно.

После ужина Кори-Кори разложил циновки для ночлега, приказал мне лечь, укрыл большим плащом из таппы и, ласково глядя на меня, восклицал какие-то слова, которые я понял так: «Покушал хорошо, а! Спи хорошо!». Но я не нуждался в таком поощрении: лишенный сна в течение предыдущих ночей, я стремился скорее воспользоваться данной возможностью, тем более что и боль в ноге несколько утихла.

На следующее утро, проснувшись, я нашел Кори-Кори лежащим рядом со мной с одной стороны, а Тоби — с другой. Я чувствовал себя значительно бодрее и тотчас согласился на предложение Кори-Кори отправиться помыться, хотя и боялся, что ходьба причинит мне боль. Но Кори-Кори избавил меня от этих опасений: пригнувшись, как носильщик, готовый взвалить на себя чемодан, он дикими выкриками и множеством жестов дал мне понять, что я должен влезть к нему на спину, а он отнесет меня к потоку, протекавшему, вероятно, вблизи от дома.

Наше появление на террасе перед домом собрало целую толпу зрителей, глазевших на нас и оживленно болтавших. Как только я охватил руками шею преданного парня и он потащил меня, толпа, состоявшая главным образом из девушек и детей, последовала за нами, крича и прыгая. Достигнув потока, Кори-Кори прошел вброд до середины и ссадил меня на гладкий черный камень, поднимавшийся на несколько дюймов над водой. И тут он не оставил меня одного, помогая мыться и окуная меня в воду, как нянька окунает маленького ребенка в ванну.

В тот же день после обеда Мехеви еще раз нанес нам визит. Благородный островитянин, казалось, был все в том же приятном расположении духа, и обращение его было столь же сердечно, как и раньше. Пробыв с нами около часу, он поднялся с циновок и, показывая, что хочет уйти, пригласил Тоби и меня следовать за ним. Я указал на свою ногу, но Мехеви, в свою очередь, указал на Кори-Кори и тем отстранил мое возражение. Взобравшись на спину верного слуги, я точно морской дед верхом на Синдбаде, последовал за вождем.

Путь вел по главной дороге, пролегающей в долине. Мы прошли некоторое расстояние, и Кори-Кори начал задыхаться под тяжестью своей ноши. Я слез с его спины и, опираясь на длинное копье Мехеви, стал сам переправляться через многочисленные препятствия, обходя нагроможденные на дороге обломки скал и карабкаясь по узким проходам над обрывами.

Наше путешествие близилось к концу: взобравшись на значительную высоту, мы пришли к месту назначения. Здесь были расположены священные рощи долины — место празднеств и религиозных обрядов. Под густой тенью священных хлебных деревьев царствовал торжественный сумрак, как под сводами какого-нибудь собора. Страшные языческие божества, казалось, властвовали над всей местностью, нашептывая свои заклинания над каждым предметом. Тут и там в глубине этих жутких теней высились языческие святилища, полускрытые от глаз нависающими ветвями. Они были построены из огромных глыб черного полированного камня, положенных одна на другую, без цемента, высотой в двенадцать или пятнадцать футов. На них покоился открытый храм, обнесенный низким частоколом из тростника, внутри которого виднелись гниющие остатки приношений: плоды хлебного дерева и кокосовой пальмы.

В середине леса находилось священное место «Хула-хула», предназначенное для выполнения фантастических религиозных обрядов племени. «Хула-хула» — это обширное продолговатое возвышение, сложенное из камней, кончающееся с двух сторон высокими алтарями, охраняемыми целым строем безобразных деревянных идолов; по двум другим сторонам были построены в ряд бамбуковые навесы, отверстиями внутрь, образованного таким образом четырехугольника. Большие деревья, стоящие в середине, были обнесены вокруг стволов легкими помостами, приподнятыми на несколько футов над землей, и опоясаны перильцами из тростника: с них жрецы обычно произносили свои проповеди.

Это священное место было защищено от осквернения строжайшим наложением всемогущего табу, обрекавшего на немедленную смерть всякую женщину, которая святотатственно коснулась бы его священных границ или хотя бы ступила ногой на землю, ставшую священной от падающей на нее тени.