Тайра. Путешествие на Запад (СИ)

— Угу. — магикус удаляется, а барон снова сжимает кулак. Пальцы вроде перестали дрожать. Он опустил ладонь на рукоять меча, вынул его из ножен, ощущая приятную тяжесть и то, как удобно легла рукоять в руку — словно влитая. Отличный меч, двусторонняя заточка, длинный дол, можно и рубить и колоть, тяжелое яблоко противовеса на конце рукояти. И заточен. В Имперских легионах мечи не точат, меч легионера точить — только портить. Металл дрянной, слишком уж твердый, такой не заточишь путем, зато прочный. Чтобы ткнуть кого-нибудь в плотном строю — за глаза, а вот для поединка не годится. Для поединка такой вот меч нужен — длинный, легкий, острый. Вот только…

Он снова вглядывается в темную массу, которая угрожающе ворочается на горизонте. Скольких он сумеет зарубить? Троих? Пятерых? Да хоть сотню — это их не остановит. Даже если каждый из бойцов его крепости сотню с собой заберет — Орда и не почувствует. Чтобы Орда почувствовала — тут надо десятки тысяч убивать и то…

— Пошли вниз, — говорит ему сержант: — девку снимем. И отпустим, чего уж там. Может и успеет до Столицы дойти… если мы тут хотя бы день продержимся.

— Не продержимся тут день. — говорит барон и чувствует, как его голова словно бы становится такой легкой, что ноги начинают отрываться от нагретых камней, словно бы он улетает куда-то далеко-далеко, туда, где нет на горизонте мрачной массы кочевников. Нет всего этого. Никогда еще такая сила не стояла тут, у Западных Врат Империи. Никогда еще путь миграции Орды не упирался в тупик ущелья, в конце которого стояла его крепость. Что это значит — он знает. Завтра они возьмут его крепость, возьмут так, словно она из бумаги — прорвут эти стены и сметут их всех — и толстого Магнуса, и старого вояку сержанта, и небольшой гарнизон войск. Отсылать баб и детей в Столицу бессмысленно — догонят. Ежели не поубивают, то в полон угонят, а полон в Пустошах — это лучше бабе самой удавиться, чем к ним в лапы попасть. В убежище в замке запереться? Так вскроют, а если не вскроют — то подожгут кизяки свои и дымом заморят. Или просто накидают в каменный коридор поленьев да поджарят всех там. Нет, толку от этого не будет, лучше уж на стенах, хоть камни в ублюдков покидать, голову одному-другому проломить… он опускает взгляд и с удивлением видит, что до сих пор сжимает в руке меч. Пытается вложить его в ножны, ловит кончиком клинка устье ножен, но рука трясется, и он не попадает. Поверх его руки ложится твердая, мозолистая лапа сержанта, он помогает вложить меч в ножны. Отворачивается, делая вид, что не заметил, как трясутся у него руки.

— Смеешься? — спрашивает у него барон. Как же, у его сюзерена перед боем руки трясутся, а еще дворянин в пятом поколении, бывший гвардеец Тринадцатого Имперского.

— Не смеюсь, — отвечает сержант, облокотившись на камень поверх бойницы и вглядываясь в пустоши, в темную массу людей и животных на горизонте: — чему тут смеяться. Завтра к этому времени мы все уже свои кишки проветривать будем, чему тут радоваться. Смерть она всех уравнивает, будь ты барон или сержант. Или преступник беглый.

— Точно. — говорит барон, радуясь, что есть на что отвлечься мыслями: — Твоя ж девка на стене висит с этим беглым. Пошли со мной, снимем. Все равно умирать, хоть порадуешься перед смертью.

— Пошли, — кивает сержант, кинув последний взгляд на Орду: — насмотрюсь я на них еще…